Осажденная крепость
Шрифт:
Вскоре после китайского Нового года домовладелица Тяньцзяня со всей семьей собралась съездить в деревню. Он сказал, что присмотрит за домом, и пригласил Маньцянь навестить его в этот день. Он заранее смирился с мыслью, что Маньцянь, рассердившись на его домогательства, может прекратить с ним отношения. Пусть будет так — какой смысл тянуть и тянуть, не испытывая ни радости, ни страданий? И в тот день он добился-таки своего. Его жар растопил чувство Маньцянь и даже как бы передал ей частицу тепла.
Так их роман достиг вершины и вместе с тем подошел к концу. Достигнув цели, Тяньцзянь увидел перед собой пустоту. Ему показалось, что Маньцянь,
А сама Маньцянь меньше всего думала о будущем. Прибежав домой, она ничком упала на кровать; ей стало отчетливо видно — как если бы она смотрела через хорошо промытое стекло, — что она вовсе и не любила Тяньцзяня. Тщеславие, которое раньше побуждало ее домогаться его любви, исчезло без следа. Воспоминание о происшедшем жило в ее сознании как некое привидение, черты которого чем-то напоминали Тяньцзяня. Кто знает, как долго оно будет досаждать ей… И с каким лицом встретит она Цайшу, который вот-вот должен вернуться?
Однако в тот вечер Цайшу не заметил ничего необычного в ее внешности или поведении. Маньцянь больше всего боялась, что Тяньцзянь придет опять и заявит свои права, а она не сможет ему противостоять. Как от вредной привычки, от этого надо избавиться раз навсегда. Она не сомневалась, что Тяньцзянь — джентльмен и никогда не выдаст ее тайну. Но не дай бог у этой тайны будет реальное завершение, которое никак не скроешь? Нет, не может быть! Чтобы так вот совпало… Она сердилась на себя за проявленную слабость, на Тяньцзяня за то, что соблазнил ее, и заставляла себя ни о чем не думать.
Весной погода по-прежнему была немилосердно безоблачной, но в душе Маньцянь, как в подпорченных семенах, не появлялось молодых ростков. Зато не было и обычного весеннего томления. Однажды, когда супруги завершили обед и Цайшу прилег подремать, раздался сигнал воздушной тревоги. Яркое солнце и безоблачное небо сразу приобрели зловещий смысл. Улицы заполнились шумом и криками — налетов не было уже три месяца, и люди растерялись. В небо поднялась отечественная авиация, заполнив пространство шумом двигателей, но скоро самолеты разлетелись во все стороны. Прислуга, женщина уже в летах, схватила узел со своими вещами, попросила у Маньцянь немного денег и, тяжело дыша, побежала в укрытие в соседнем переулке. На ходу она крикнула:
— Хозяйка, торопитесь с хозяином за мной!
Цайшу было лень подниматься с кровати, и он сказал Маньцянь, что тревоги большей частью бывают ложными, так что нет смысла тащиться в укрытие, сидеть там в тесноте и грязи. А Маньцянь была во власти общего для многих людей предрассудка — она знала, что во время налетов убивают, но не хотела верить, что могут убить и ее. Цайшу в разговорах с приятелями часто цитировал ее изречение: «Попасть под бомбу во время налета так же трудно, как выиграть
Но вскоре тревогу объявили вторично: протяжный рев сирены, этой огромной железной глотки, наполнял холодом безбрежную синеву неба. У соседей было тихо и пусто; тут супругам стало боязно. Сначала они не двигались от лени, теперь же не могли двинуться от страха. Затаив дыхание, Маньцянь из своего дворика наблюдала, как вражеские самолеты вошли в воздушное пространство над городом, всем своим видом выражая презрение и бросая вызов зенитным пулеметам. Их безрезультатная пальба напоминала сухой прерывистый кашель или речь заики, который обратился к небу и попытался что-то сказать, но небеса его не понимают. Вдруг все ее тело обмякло, она почувствовала, что не может больше стоять на ногах, и поспешила в спальню.
В тот самый момент, когда она входила в комнату, раздался звук, который с силой сжал ее сердце, увлек его за собой куда-то вниз, а затем сразу вверх, так что оно едва не выскочило из груди. Зазвенело в ушах, беспокойно задрожали стекла закрытых окон, задребезжали составленные горкой чашки… Перепуганная вконец Маньцянь упала в кресло и ухватилась за руку супруга; от прежнего недовольства им не осталось и следа, ей хотелось одного — чтобы он всегда был рядом. Все поднебесье, казалось, грохотало и гремело у нее в голове — ревели моторы самолетов, стрекотали пулеметы, взрывались бомбы, и много времени прошло, прежде чем наступило затишье. Снова стало слышно щебетанье птиц — видно, и они прерывали свои обычные дела. Только голубое небо оставалось невозмутимым; одинокий китайский самолет пересек его наискось, и все вновь успокоилось.
Вскоре тревогу отменили, и хотя по соседству по-прежнему было тихо, возникло ощущение, что весь город зашевелился. Вернулась прислуга со своим узлом, после чего супруги решились выйти на улицу, разузнать новости. На улице было оживленнее, чем обычно, люди собирались кучками возле только что вывешенных, отпечатанных красными иероглифами объявлений комитета противовоздушной обороны. В них говорилось: «Шесть самолетов противника проникли в район города и беспорядочно сбросили бомбы. Потери с нашей стороны незначительны. Отечественная авиация нанесла встречный удар, в результате которого один вражеский самолет был сбит, остальные скрылись за пределами провинции. Еще один самолет, подбитый нашим огнем, опустился за чертой города и сейчас разыскивается». Прочтя объявление, супруги в один голос сказали, что надо будет при встрече расспросить Тяньцзяня об истинном положении дел. Попутно Цайшу спросил, что это кузен так давно не появляется.
А Тяньцзянь в этот момент лежал рядом со своей машиной на каменистом склоне километрах в двадцати за чертой города. Он обрел мир — но какой дорогой ценой! Проведя большую часть жизни в небе, он нашел свой последний приют на земле.
О его гибели супругам стало известно лишь три дня спустя. Цайшу смахнул с глаз слезу, но в его скорби был и оттенок высокомерия: «Что, доигрался…» Маньцянь в первый раз испытала по отношению к Тяньцзяню чувство жалости — так взрослым иногда становится жаль уснувшего ребенка, которого перед тем хотели наказать за баловство. Все, что при жизни Тяньцзяня представляло опасность для женщин, — его красота, энергия, властность, обходительность — с его смертью как-то уменьшилось в размерах, смягчилось, потеряло значение, стало казаться ребячеством, за которым не стояло ничего серьезного.