Осажденная крепость
Шрифт:
— Что ж, если сидеть со мной скучно, вы можете располагать собой…
Очевидно, Тяньцзянь догадался об ее опасениях и полушутя-полусерьезно сказал:
— Это не мне, а вам должно быть скучно, я-то двигаюсь больше чем достаточно. Да и что такого, если мы выйдем вдвоем? Не подумает же Цайшу, что я вознамерился похитить у него жену!
Маньцянь стало совсем неловко, она пробормотала:
— Я же сказала, вы свободны, никто вас не держит.
Тяньцзянь понял, что уговоры напрасны, и распрощался. Разочарованная его уходом, она поняла, чего ей хотелось на самом деле — чтобы он сам догадался остаться. Шел всего четвертый час, до вечера оставалась еще масса времени, и это время теперь лежало перед ней как непроходимая пустыня. Она привыкла воспринимать движение времени целыми большими отрезками — от сих до сих,
Еще один день прошел, еще завлекательнее стала погода. Все еще не успокоившись после происшедшего накануне, Маньцянь просто не могла усидеть дома. Утром у нее были дела по хозяйству, а кроме того, из-за оказавшегося ложным объявления о воздушной тревоге хозяева открыли свои лавки лишь после обеда. Около трех Маньцянь одна вышла на улицу — впервые за последние несколько дней. За это время поблизости открылось несколько новых лавок, изо всех сил пытавшихся походить на шанхайские и гонконгские магазины. Маньцянь остановилась возле новой аптеки, осмотрела выставленные в витрине образцы медикаментов и стала раздумывать — не зайти ли и не купить ли что-нибудь.
Вдруг за спиной раздался голос Тяньцзяня. Она приблизила к витрине запылавшее лицо, но глаза уже ничего не различали, а сердце забилось так, что отдавало в голову. Она еле набралась мужества, чтобы повернуться и поздороваться, но в самый последний миг услышала голос женщины, разговаривавшей с Тяньцзянем, и остановилась. Обернулась Маньцянь лишь после того, как они прошли мимо, причем успела заметить, что парочка зашла в ту же самую аптеку. Тяньцзянь закрывал собой профиль спутницы, так что Маньцянь увидела ее лишь сзади. Фигурка у нее была такая, какие рождают у мужчин желание догнать женщину, заглянуть ей в лицо. Маньцянь осенило, что это и есть «авиаматка». Она не посмела войти вслед за ними в аптеку и быстро удалилась, как будто ей угрожала опасность. Покупать галантерейные мелочи тоже не хотелось. На сердце стало тяжело, как будто в него налили свинца, да и ноги еле двигались, словно свинцовые. Она окликнула рикшу и велела отвезти ее домой.
Дома, слегка отдышавшись, она стала осознавать эту свою угнетенность. Она знала, что не было для нее ни малейшего резона, но разве сердце подчиняется рассудку? Она не обижалась на Тяньцзяня, просто ей было грустно обнаружить, что вместо радости все это время на душе была одна пустота. Впрочем, нет — если бы только пустота, она не могла бы так отозваться сегодня.
Ей захотелось немедленно увидеть Тяньцзяня, успокоить свою смятенную душу. Она как будто еще не поверила своим глазам и ждала, что Тяньцзянь рассеет ее заблуждение, что-то объяснит. Но сегодня он уже не придет, разве что завтра, а завтра — что-то такое далекое! Как трудно будет заставить себя ждать! И тут же впервые возникло чувство вины перед Цайшу, захотелось сделать так, чтобы он не заметил происшедшей с ней перемены. И когда Цайшу вернулся, его ждала еще более заботливая, нежели обычно, жена, расспрашивавшая его о том и о сем. Она говорила без умолку, стараясь, чтобы беспокойство ее не стало заметным, чтобы не отвечать невпопад. Улегшись в постель, она стала бояться бессонницы, но собрала всю свою волю, чтобы отложить до следующего утра все мысли о Тяньцзяне. Так закладывают в холодильник мясо и рыбу, чтоб оставались свежими до завтра.
Проснувшись, она убедилась, что подавленность ее исчезла вместе со сновидениями. Ей даже стало немного смешно — и чего ради она так волновалась? Тяньцзянь гулял с какой-то женщиной, а ей, Маньцянь, что до этого! Вот придет Тяньцзянь, и она, не выдавая себя, в шутливом тоне разузнает обо всем. Но едва прошло время обеда, как она уже не находила себе места и сгорала от желания поскорее увидеть Тяньцзяня.
Однако Тяньцзянь не появился ни в тот день,
Так прошло еще три дня, а Тяньцзянь все не показывался. По-видимому, создатель усугубил свою ошибку и не распознал, что под прикрытием разочарования в сердце Маньцянь тлела надежда. Теперь она и вправду сменилась отчаянием.
Целую неделю Маньцянь ходила как больная и постарела душой лет на десять. На сей раз она испытала все чувства, которые обычно сопутствуют любви. Несмотря на усталость, она жила в постоянном напряжении — так измученный бессонницей человек от переутомления особенно остро реагирует на все окружающее. Не однажды приходило ей в голову написать Тяньцзяню, и она уже придумала несколько вариантов послания. Но гордость не позволяла ей сесть за письмо, а надежда — вдруг он придет не сегодня, так завтра — подсказывала, что лучше этого не делать. Много душевных сил отнимало и желание показать Цайшу, что с ней ровным счетом ничего не происходит. Именно поэтому ей хотелось, чтобы муж пореже бывал дома. Но, когда он оставлял ее одну в четырех стенах, она ощущала себя во власти тоски.
Забыть, перестать думать о Тяньцзяне она не могла. Чем бы она ни занималась, о чем бы ни размышляла, ее думы, словно вол, вращающий мельничный круг, неизменно возвращались в то же самое место. Физическая разобщенность с Тяньцзянем не ослабляла, а лишь усиливала духовное тяготение к нему. Раньше она не хотела, не разрешала себе думать о нем, а теперь не только думала, но и всерьез обижалась на него. Когда Тяньцзянь в свой последний приход распрощался с ней, он еще был просто собеседником. Но за эту неделю в ее душе, словно на дрожжах, поднялось иное, куда более сильное чувство. Она пыталась обмануть себя, делая вид, будто и не ждет вовсе Тяньцзяня, но из этого ничего не вышло. Самое обидное заключалось в том, что он вовсе и не старался заставить ее думать о себе! Это она сама проявила слабость. Теперь надо переломить себя и не видеться больше с Тяньцзянем; нет, лучше увидеться один раз, но быть к нему равнодушной, чтобы он понял — его отсутствие не было даже замечено.
На следующий день Маньцянь, пообедав, стирала на кухне шелковые чулки. По опыту было известно, что эту тонкую операцию нельзя доверять грубым рукам прислуги. Та сказала, что ей надо пойти за покупками. Хозяйка, у которой руки были в мыле, не стала запирать дверь, просто велела прислуге прикрыть ее за собой. Маньцянь стала размышлять, стоит ли посылать Тяньцзяню поздравительную открытку — ведь приближалось рождество, а за ним и Новый год по европейскому календарю. Обычные добрые пожелания — и ничего больше. Но тут же обругала себя дурой: никак не хочет забыть Тяньцзяня, все еще пытается завлечь его…
Она закончила стирку, вытерла руки и хотела пойти запереть дверь, но услышала, что ее кто-то открывает. Показался Тяньцзянь; она ощутила вдруг слабость и еле удержалась на ногах. А он шел навстречу и широко улыбался:
— Почему это дверь не заперта? Вы что, одна дома? Ну, как поживаете? Мы же столько дней не виделись!
Не отпускавшее ее все это время напряжение разом исчезло, и она обнаружила, как много горьких слез накопилось в ее душе. Ей хотелось вежливо улыбнуться Тяньцзяню, но сделать это было выше ее сил. Пряча лицо, она вдруг охрипшим голосом проговорила:
— Вот уж редкий гость!
Сразу почувствовав что-то неладное, Тяньцзянь пристально посмотрел на нее, подошел поближе и тихо спросил:
— Вы сегодня не в духе? Может, кто-нибудь обидел?
Почему-то Маньцянь не смогла пустить в ход ни одну из колючих, обидных фраз, заготовленных ею для Тяньцзяня. Молчание с каждой секундой все больнее давило на нее. Наконец она вымолвила прерывающимся голосом:
— Как это вы снизошли до нашего дома? Такая прекрасная погода… Можно было бы прогуляться… с подружкой…