Осажденная крепость
Шрифт:
— У нее могут быть свои соображения. Если бы господин Чжао думал, что у него нет соперника, он не проявил бы себя полностью. Всегда считалось полезным раззадорить полководца перед сражением. Только противник оказался инвалидной командой — и не умеет и не желает сражаться…
— Разве в отряде нет добровольцев?
— Какое! Сплошь мобилизованные из-под палки.
— Но ведь побежденный часто пользуется большим сочувствием… — Тан почувствовала, что ее слова могут быть превратно истолкованы, и покраснела. — Я хотела сказать, что сестра сочувствует угнетенным нациям…
У Фана от радости екнуло сердце.
— Об этом мне трудно судить. Я хотел бы пригласить вас с сестрой завтра на ужин в «Эмэйчунь». Вы не откажетесь? — Видя, что Тан колеблется,
— Сестра выдумывает, нет у меня никаких друзей. Что именно она сказала?
— Ничего особенного. Что вы светская девушка, что у вас много знакомых.
— Как странно, я же провинциалка, нигде не бываю…
— Прошу вас, не церемоньтесь, приходите завтра! Мне хочется вкусно поесть, но одному идти вовсе не интересно, вот я и сделаю вид, что угощаю вас, а сам буду получать удовольствие. Так соглашайтесь!
— Вы так ловко уговариваете, что придется пойти! Во сколько прикажете?
Фан, радостно возбужденный, назначил время. Тут до него донесся громкий голос госпожи Шэнь:
— Я была на всемирном конгрессе женщин и обнаружила одну общую тенденцию: всюду женщины стремятся приблизиться к мужчинам. (Тут Фан улыбнулся — ведь так было с незапамятных времен, стоило ли ездить на конгресс, чтобы сделать такое открытие!) Женщины могут выполнять мужскую работу — заседать в парламенте, быть юристами, корреспондентами, летчиками, причем не хуже мужчин. Одна делегатка, социолог из Югославии, говорила в своем выступлении, что наряду с женщинами, довольствующимися ролью жен и матерей, образовался «третий пол» — женщины, имеющие профессию. Феминистское движение существует недавно, но оно уже добилось ощутимых успехов. И я со своей стороны считаю, что в недалеком будущем разделение человечества на два пола станет достоянием истории.
Фану показалось, что, рассуждая о «поле», эта дама забывает о живых людях. Но тут заговорил Чжао:
— Вы совершенно правы, госпожа Шэнь, нынешние женщины такие способные! Взять Сюй Баоцюнь — вы знакомы с ней? Она помогает отцу управлять молочной фермой, и он полагается на нее и в большом, и в малом. А на вид она такая утонченная, мягкая, трудно предположить в ней подобные качества.
Фан прошептал что-то Тан Сяофу, та громко прыснула. Су хотела было сказать, что эта самая Сюй Баоцюнь даже более деловита, чем ее отец, и она фактически управляет фермой… Но шушуканье Фана и Тан не понравилось Су, и она окликнула кузину:
— Чему это ты обрадовалась?
Та замотала головой, продолжая смеяться. Су обратилась к Фану:
— Если знаешь что-то смешное, поделись со всеми.
Фан тоже только покачал головой. Ясно было, что он и Тан о чем-то секретничают, и это еще больше раздосадовало Су. Чжао принял свой излюбленный высокомерный вид и изрек:
— Наверное, барышне Тан оттого так весело, что наш ученый муж разъяснил ей философское понятие оптимизма. Что, я не угадал?
Фан решил больше не давать спуску. Не глядя на Синьмэя, он обратился к Су:
— Вот интересно! По внешности Сюй Баоцюнь нельзя догадаться, что она управляет молочной фермой. О чем же хлопочет господин Чжао — чтобы у нее рога выросли? Тогда, конечно, сразу все будет ясно.
— Хотели сострить, да не получилось. Если вырастут рога, она сама превратится в корову и уж никак не сможет управлять фермой, — парировал Чжао, окинул взором присутствующих и рассмеялся, довольный. Он решил развивать свой успех и не покидать поле боя до тех пор, пока не доконает Фана, не вынудит его ретироваться. Чжао сидел на своем месте так прочно, будто диван был набит волосами святого Генгульфа, которые, по преданию, впивались в тело сидящего и не отпускали его. А Фан между тем счел свою задачу выполненной и решил распрощаться с Су, пока остальные гости еще не разошлись. Су, которая весь вечер находилась вдали от него, вышла проводить Фана в коридор… Путник холодной ночью рад последней возможности погреться у огня.
— Не удалось нам сегодня поговорить, — сказал Хунцзянь. — Если у тебя есть время, пойдем завтра поужинаем в «Эмэйчунь». Пусть я там не завсегдатай, как Чжао Синьмэй, и кушанья подадут не такие изысканные, однако не хочется мне принимать его приглашение.
Неприязненное чувство, с каким Фан говорил о Чжао, облегчило ей душу.
— Мы пойдем вдвоем? — спросила она и тут же покраснела, поняв неуместность вопроса.
— Нет, будет еще твоя кузина, — Фан тоже почувствовал неловкость.
— Ты уже пригласил ее?
— Да, она согласилась… составить тебе компанию.
— Тогда до свидания.
После такого прощания настроение у Фана упало: он понял, что сохранить хорошие отношения с обеими девушками ему не удастся — надо вести себя так, чтобы не ранить чувства Су, не разрушить окончательно ее надежды. Он даже вздохнул, сочувствуя ей. Но разве это справедливо совершать какие-то поступки не по любви, а из жалости! Это же недозволенный прием! Если меня полюбили, так я не могу сопротивляться, а должен подчиняться чужим желаниям. Да, если бы господь бог действительно любил людей, он не смог бы над ними властвовать. Узнай Чжао об этих мыслях Фана, уж он не преминул бы отметить, что, мол, наш философ ударился в мистику… Ночью сон Фана, словно тесто из плохого риса, распадался на отдельные куски. Раз пять он просыпался, видя перед собой лицо Тан Сяофу, явственно слыша ее голос. Он вспоминал каждое ее слово, всякое движение, опять погружался в беспокойную дрему, но всякий раз ненадолго. Опасаясь, что во сне улетучится его радость, он лежал с открытыми глазами, перебирая в памяти события прошедшего вечера.
Когда Фан проснулся окончательно, было пасмурное утро. И он тут же подумал, что такая погода может нарушить его вечерние планы. Ах, если бы можно было подсушить набегающие тучи промокательной бумагой! Как всегда по понедельникам, ему предстоял многотрудный день в банке, вернуться после работы домой он бы не успел, так что пришлось одеваться для ресторана с утра. Он попытался посмотреть на на себя в трюмо глазами Тан. За время, что прошло со дня возвращения на родину, на лбу его прибавилось несколько морщин, лицо побледнело от недосыпания, глаза смотрели устало. За два дня, прошедшие с начала его увлечения, он досконально изучил недостатки своей внешности — не хуже того бедняка, что знает на единственном своем платье каждое пятно и заплату. В это утро для постороннего взгляда он выглядел как обычно, но самому себе показался особенно некрасивым. Сменив три галстука, — ему чудилось, что они подчеркивают нездоровый цвет лица, — он спустился наконец к завтраку. Господин Чжоу в это время обычно еще не вставал, и Фан завтракал в обществе его супруги и Сяочэна. Как раз в это время и раздался телефонный звонок. Аппарат был установлен наверху, рядом с комнатой Фана, и порядком досаждал ему. Он даже думал, что это дьявольское изобретение укоротило в свое время жизнь его невесте.
— Вас, господин Фан, спрашивает дама по фамилии Су, — объявила служанка и быстро переглянулась с госпожой Чжоу и Сяочэном. Казалось, по комнате, как по реке: пошли волны. Понимая, что теперь не избежать расспросов госпожи Чжоу по поводу раннего звонка, Фан побежал наверх. За спиной у себя он услышал голос догадливого Сяочэна:
— Это, наверное, та самая Су Вэньвань.
Этот негодник не пошел сегодня в школу — получил накануне нагоняй от учителя, перепутав фамилию правящего дома маньчжурской династии. Надо же! Вместо Айсиньцзюэло, у него, видите ли, получилось Циньай Паоло [62] . А вот имя Су, как назло, запомнил! Взяв трубку. Фан почувствовал, как все в доме Чжоу затаили дыхание.
62
Звучит как «дорогая Паола».