Осажденная крепость
Шрифт:
— Это же и вправду безобразие!
Тот нахмурился:
— Ничего не понимаю. Не исключено, что здесь просто недоразумение. Может быть, Ли Мэйтин только думал, что ему обещана эта должность? А то уж слишком бесцеремонно с ним обошлись. Впрочем, такой человек, как он, в роли заведующего — это же анекдот! Какая жалость, что здесь ему не поможет даже визитная карточка, ха-ха!
— Что до меня, так мне весь этот год не везет, и я готов к любой неприятности. Не удивлюсь, если завтра Гао Суннянь и видеть не захочет такого горе-профессора.
— Опять ты за свое? Можно подумать, что неудачи доставляют тебе удовольствие. Я же сказал, что Ли Мэйтину не во всем
Хотя Фан уже принял было решение оставаться пессимистом до конца, однако слова эти подбодрили его, и он подумал, что отчаиваться еще не время.
На следующее утро Чжао первым отправился в кабинет ректора, а Фану велел подождать, пока он сам всего не разузнает. Фан ждал больше часа и вконец истомился. Ему стало казаться, что он зря пугает себя; ведь Гао сам прислал телеграмму с вызовом — так зачем же руководителю серьезного учреждения отказываться от своих слов? Порекомендовав Фана, Чжао, собственно, сделал все, что мог, так что теперь нужно самому нанести официальный визит ректору и покончить с неизвестностью.
Гао Суннянь встретил его с радостной улыбкой — трудно было представить себе натуру более добрую и открытую. Первым делом он осведомился:
— Вы уже виделись с Чжао Синьмэем?
— Нет еще. Я решил, что мой долг — прежде всего представиться ректору, — ответил Фан, как ему показалось, с достоинством.
«Плохо дело, — подумал Гао. — Видно, Ли Мэйтин задержал Чжао, и теперь самому придется объясняться с этим Фаном».
— Господин Фан, мне хотелось бы побеседовать с вами. Многое я уже высказал господину Чжао…
Фан тут же почувствовал, что беседа не сулит ему ничего приятного, но продолжал стоять с улыбкой, которую никак не мог стереть с лица. Гао же смотрел так, будто ему хотелось как можно скорее избавиться от собеседника щелчком пальцев.
— Господин Фан, вы получили мое письмо?
Обычно, когда человек лжет, он не может координировать движения рта и глаз: рот смело выпаливает не-правду, глаза же трусливо отворачиваются от слушающего. Но Гао Суннянь поднаторел в этом искусстве… Кажется, в годы занятий биологией на Западе он слышал не раз, будто льва и тигра можно усыпить, если долго смотреть им прямо в глаза. Правда, никто не поручился бы, что дикий зверь согласится играть с человеком в гляделки, но ведь и Фан был не диким зверем, а самое большее — домашним животным.
Под взглядом Гао Сунняня силой ватт в триста он ощутил беспокойство, как будто это он был виноват в том, что не получил письма и ни с того ни с сего заявился сюда. Но если в письме Гао содержалась отмена приглашения, то нужно быть довольным, что так получилось, подумал он, и стал отнекиваться с таким усердием, как будто это он говорил неправду:
— Нет, не получил. Честное слово, не получил. А что, письмо было очень важное? Когда вы его послали?
— Как? Не получили? — подскочил Гао. Деланное удивление у него получилось куда естественнее, чем неподдельное недоумение у Фана. Какая, однако, потеря для театрального искусства, что он не выступал на сцене, и какое, право, счастье для актеров, которых он непременно затмил бы, всех до одного! — Такое важное письмо! Да, в нынешнее военное время почта работает отвратительно, но раз уж вы здесь, тем лучше: мы можем поговорить лично.
Немного успокоенный, Фан поддакнул ректору:
— Вы знаете, письма из тыла часто не доходят до Шанхая. К тому же часть почты могла потеряться во время боев под Чанша. Если вы послали письмо до этих событий…
Гао Суннянь сделал широкий
— Не будем о нем говорить! Я боялся, что, прочитав письмо, вы не согласились бы украсить собой наш университет. Но раз уж вы приехали, пожалуйста, не убегайте, ха-ха-ха! Послушайте же, что я скажу. Хотя я с вами не имел удовольствия встречаться, мне понравилось то, что писал Синьмэй о вашей учености и человеческих качествах. Я тут же отправил вам телеграмму с предложением…
Тут Гао замолчал, проверяя, достаточно ли дипломатичен Фан — дипломат в такой момент не станет напоминать о данном ему когда-то обещании. Но Фан попался на эту уловку, как рыба на крючок, и тут же зачастил:
— В вашей телеграмме мне предлагалась должность профессора, но не было сказано, какого факультета. Вот я и пришел узнать…
— Я действительно предполагал назначить вас профессором отделения политических наук, поскольку в рекомендации Синьмэя говорилось, что вы получили в Германии докторскую степень. Но в вашей анкете о степени ничего не сказано. (Тут лицо Фана запылало, как у больного с сорокаградусной температурой.) И вообще Синьмэй ошибался, вы не изучали политологии. Вы с ним, очевидно, недавно знакомы? (Судя по цвету лица, температура у Фана поднялась еще на градус, а Гао Суннянь с еще большей уверенностью глядел ему в глаза.) Конечно, меня интересуют не титулы, а подлинные знания. Но министерство установило очень жесткие правила. По вашим данным можно рассчитывать только на должность лектора, профессорскую ставку наверху не утвердят. Но я, веря рекомендациям Синьмэя, готов в порядке исключения предложить вам должность доцента с месячным окладом в двести восемьдесят юаней, причем в следующем учебном году оклад будет повышен. Именно об этом я и сообщал вам в письме, которое вы должны были получить.
Фан вновь стал уверять, что не получал письма, в то же время думая про себя, что и ставка доцента для него как дар небес.
— Официальное приглашение для вас я уже передал Синьмэю. Но вот что именно вы будете преподавать — пока вопрос. Философского отделения у нас еще нет, а отделение китайской филологии уже укомплектовано преподавателями. Остался лишь курс логики для первокурсников, которые будут специализироваться в области грамматики. Это только три часа в неделю, но потом что-нибудь еще придумаем.
Из кабинета ректора Фан выходил с чувством, что душа его бездыханна, будто по ней проехался паровой каток. Он казался себе никому не нужным отбросом, что оставлен Гао Суннянем только из милосердия. Он искал, кому бы излить душившие его стыд и гнев. В комнате он застал Чжао Синьмэя, который сообщил, что даже дело Ли Мэйтина наконец улажено, и теперь можно заняться судьбою Фана. Узнав, что тот уже встречался с Гао Суннянем, Чжао поспешно спросил:
— Ты с ним не разругался? Это ведь я во всем виноват. Я почему-то решил, что ты доктор, и написал об этом в рекомендации…
— Это чтобы одному владеть вниманием мисс Су?
— Ладно уж, чего там вспоминать! Ну, извини, извини…
Чжао принял позу виноватого и тут же принялся хвалить Фана за то, что он показал себя у ректора воспитанным человеком, тогда как Ли Мэйтин орал и вел себя непристойно. Фан поинтересовался, как же все-таки решился вопрос с Ли Мэйтином. Чжао усмехнулся:
— Я по просьбе Гао Сунняня долго уговаривал его, а он заявил, что станет работать лишь в том случае, если университет купит его лекарства по его же ценам. Да, я же должен сообщить об этом ректору. Совсем вылетело из головы, все думал о твоих затруднениях!