Ощепков
Шрифт:
Все было настолько хорошо, что в это невозможно было поверить. И даже семейная жизнь, со смертью Марии Григорьевны, казалось бы, навсегда оставшаяся в прошлом, началась заново, да так, как Василию Сергеевичу не снилось и не мечталось.
Глава двадцать первая
БЛИЖНИЙ КРУГ
Осенью 1929 года Василий Сергеевич ехал в Москву работать и в работе забыться от горя. Мария Григорьевна умерла в Новосибирске. К сожалению, мы не знаем точно, в каком году это случилось. Известно только, что в Москву Ощепков попал уже без нее.
Вряд ли он рассчитывал, что, едва схоронив молодую жену, окажется героем нового романа, но именно так и случилось. Неизвестно, когда точно это произошло — его приемная дочь Александра (в семье ее всегда называли Диной, позже — Диной Николаевной) рассказывала потом об этом без деталей, но, сопоставляя разные отрывки ее воспоминаний, получается, что в любом случае весну 1930 года Ощепков встретил уже со своей третьей женой.
Его ровесница Анна Ивановна Казем-Бек, в девичестве Ожешко, тоже не была москвичкой. В столицу она перебралась из Казани, но не исключено, что ей доводилось посещать и Харбин. Муж Анны Ивановны Николай Алексеевич Казем-Бек происходил из древнего персидского рода и являлся прямым потомком одного из первых профессиональных востоковедов России Мирзы (Александра Касимовича) Казем-Бека. Его троюродный племянник Александр Львович Казем-Бек слыл одиозным лидером «Союза младороссов» — эмигрантской организации с крайне запутанным и противоречивым идейным содержанием, но воспринимавшейся всегда в качестве злейшего врага советской власти. В конце советской эпохи, в 1980-х годах, он, хотя и оставшись за кадром, даже стал одним из «плохих» персонажей сериала «Государственная граница». Отец Николая Алексеевича был известным на всю страну врачом, эту же специальность выбрал брат Николая Владимир, с 1920 года живший в Харбине. «Доктор Володя» заслужил поистине народную славу, любовь и уважение харбинцев как высококлассный специалист и чрезвычайно отзывчивый человек: нередко он лечил бесплатно и русских, и китайцев. Василий Сергеевич вполне мог с ним встречаться в пору своего пребывания в «столице Русской Атлантиды», а уж не слышать эту фамилию харбинцу было никак не возможно [295] . Поэтому, когда в Москве его пути пересеклись с женщиной по фамилии Казем-Бек, поводом для более близкого знакомства вполне могло стать упоминание имени «доктора Володи» из Харбина. Николай Казем-Бек, замужем за которым была Анна Ивановна и от которого в 1912 году она родила дочь Александру, ко времени переезда семьи в Москву уже умер (сейчас о его судьбе вообще ничего не известно), и Анна Ивановна оказалась в столице в том же вдовьем статусе, что и Василий Сергеевич.
295
Владимир Алексеевич Казем-Бек (1892–1931), «доктор Володя», умер в Харбине, спасая от дифтерита китайскую девочку. Усилиями общественности спасен памятник на его могиле в этом городе.
Первое время Ощепков жил в Москве в комнате в общежитии ЦДКА, фактически — прямо на месте своей первой работы. Казем-Беки ютились в подвальном помещении в одном из угловых домов на пересечении Неглинной улицы и бульваров (в каком именно доме, к сожалению, неизвестно). Анна Ивановна работала белошвейкой, и, вероятно, среди ее клиентуры были известные в Москве люди. Во всяком случае, историк борьбы Лев Семенович Матвеев запомнил рассказ ее дочери — Дины Николаевны о том, что перебраться из подвала в нормальную квартиру маме и любимому отчиму помогла популярная уже тогда актриса Рина Зеленая [296] . Благодаря ей семья переехала в комнату в квартире с телефоном на третьем этаже большого доходного дома прямо напротив Страстного монастыря, по адресу Страстной бульвар, 4.
296
Сведения о семейной жизни четы Ощепковых — Казем-Бек, если другое не оговорено особо, приводятся по воспоминаниям Л. С. Матвеева и А. А. Будзинского, много общавшихся с А. И. Казем-Бек в конце ее жизни.
Там, где сегодня стоит памятник А. С. Пушкину на площади его имени, разбит сквер и построен кинотеатр «Россия» (позже «Пушкинский», с 2012-го — театр «Россия»), в начале 1930-х высилась колокольня и царили белокаменные стены бывшего монастыря. Бывшего — потому что, когда Ощепков приехал в Москву, в нем уже был устроен Центральный антирелигиозный музей всесоюзного значения при Центральном совете Союза воинствующих безбожников (была в нашей стране и такая организация). Приемная дочь Василия Сергеевича рассказывала много десятилетий спустя, что отчим был верующим человеком — обучение в семинарии у Николая Японского, которое он тщательно маскировал в анкетах «японской школой», не прошло даром, хотя он практически ничего об этом и не рассказывал. И не просто верующим. В условиях Москвы, где в результате грандиозной антирелигиозной кампании к концу 1920-х годов были закрыты почти все церкви и монастыри, Василий Сергеевич с Анной Ивановной сильно рисковали, но время от времени все же ходили в храм — душа просила. Оттого, наверно, особенно невесело было им глядеть из окна на антирелигиозный музей на месте Божьего приюта. Ближайшим действующим к дому Ощепковых стал храм Воскресения Словущего на Успенском Вражке. Он сохранился до наших дней, притаившись в тихом Брюсовом переулке, между Тверской и Большой Никитской.
По пути к храму от Страстного бульвара, несколько в стороне от Тверской, стоит знаменитый в начале XX века «московский тучерез» — десятиэтажный Дом Нирнзее в Большом Гнездниковском переулке. Это место, где Михаил Булгаков познакомился с двумя своими будущими женами, где часто бывали Есенин, Маяковский, да, пожалуй, все представители московского бомонда тех лет, вероятно, очень часто посещалось Ощепковыми, но совершенно по иной причине. В этом же доме, на втором этаже, с 1930 года жил еще сахалинский друг, однокашник и коллега Василия Сергеевича по работе в приморском подполье Трофим Степанович Юркевич. Бывший семинарист, казачий офицер и советский разведчик получил в столице должность преподавателя в Московском институте востоковедения и в Коммунистическом университете трудящихся Востока и проработал там до октября 1933 года. Не сохранилось никаких свидетельств о встречах Ощепкова и Юркевича, но трудно поверить в то, что этих встреч закадычных, с самого детства, друзей, прошедших вместе столько бед и лихолетий, не было.
Зато Дина Николаевна вспоминала, что ее отчима, когда тот жил еще в ЦДКА, посещал другой дальневосточник, обосновавшийся по соседству, — Николай Петрович Мацокин. Формально тоже профессор Московского института востоковедения, крупнейший японовед, этот человек был сотрудником ИНО ОГПУ, то есть политической разведки. К Ощепкову он заходил, чтобы проконсультироваться с ним по вопросу составления некоего военного словаря японского языка (судьба этого издания неясна). Настоящий ас советской контрразведки, Роман Николаевич Ким, выдающийся знаток японского языка, сам учившийся в Токио, тоже встречался с Василием Сергеевичем, но по другому профессиональному вопросу. Ким, в прошлом отличный борец, лучший спортсмен японского колледжа Фуцубу, имевший прозвище «ёкодзуна» (что значит «чемпион»), внимательно изучал различные аспекты деятельности тайных служб. Он беседовал с Ощепковым о применении на практике различных систем рукопашного боя. А возможно, и не только беседовал, тем более что они вполне могли познакомиться еще во Владивостоке, где оба начинали работать в большевистских спецслужбах.
Василий Сергеевич, судя по всему, и в Москве неплохо зарабатывал. Летом семья выезжала на дачу: обычно к морю, в Ялту, в Гурзуф, где снимала домик по соседству с уединенной дачей другого сахалинского героя — А. П. Чехова. К отдыху в Крыму относится одно из самых трогательных воспоминаний Дины Николаевны. Она рассказывала, что отчим обожал ее настолько, что даже за стол никогда не садился, «пока Диночка не прибежит» — в семье царили любовь и взаимное уважение. Правда, Ощепков никогда не купался. Об этом вспоминал и его ученик Андрей Будзинский. Может быть, страдал каким-то кожным заболеванием и стеснялся? Неизвестно.
Если не получалось уехать в Крым, снимали дачу в Подмосковье, в Пушкино. По странному стечению обстоятельств там с 1935 года тоже жили старые знакомые Василия Сергеевича. Это был еще один бывший семинарист, ставший сотрудником НКВД Владимир Дмитриевич Плешаков, тот самый Митрич из Хакодатэ, который спас в Токио резидента номер 1/1043, и профессиональный, еще царских времен, военный разведчик и японовед Василий Николаевич Крылов, с которым все они могли пересекаться и в Харбине, и во Владивостоке, и в Японии [297] . Совпадение ли в таком случае, что именно в Пушкино находилась одна из секретных разведывательных школ Коминтерна, которой требовались инструкторы по самым разным дисциплинам? И этого мы пока не знаем.
297
Подробнее о Т. С. Юркевиче, В. Д. Плешакове, Н. П. Мацокине, Р. Н. Киме и В. Н. Крылове см.: Куланов А. Е. В тени Восходящего солнца.
В Москве же у Василия Сергеевича кипела бурная жизнь, от которой он мог отдохнуть только в летние каникулы (по выходным они с Анной Ивановной частенько посещали боксерские матчи — их много тогда проводилось на различных аренах Москвы) [298] . Появились десятки учеников: разных возрастов, уровней мастерства, знаний и степени желания заниматься, но все же это были именно его ученики — умные, талантливые, хотелось надеяться, что верные. Среди них скоро выделилась десятка лучших — тех, кто после смерти Учителя подхватит его дело и доведет его до состояния, когда оно начнет жить и развиваться само. Однако сначала хочется рассказать о других людях, о тех его студентах, кто не был близок к Мастеру, но кого автору этих строк посчастливилось застать в живых и удалось самому записать их воспоминания.
298
По воспоминаниям Л. С. Матвеева.
Герц Адольфович Крупкин (окончил ГЦОЛИФК в 1935 году по профилю «плавание») вспоминал в 2005 году:
«Я познакомился с Василием Сергеевичем Ощепковым в начале 1930-х годов, когда мы начали заниматься дзюдо у нас в институте. Причем произошло это не в институте, а в какой-то милицейской школе, кажется, где-то на Хитровке (в ЦВШ РКМ. — А. К.). Он давал там уроки самозащиты милиционерам. Основным учеником Ощепкова и, как мне думается, доверенным лицом был Николай Галковский. Он был на курс старше меня, то есть выпускался в 1934 году, и в этой самой милицейской школе они преподавали вдвоем, и Галковский ассистировал Ощепкову. Наш курс был первым четырехгодичным после трехгодичных, и набирали на него только пролетариев, невзирая на возраст, так что сорокалетние студенты были у нас совсем не редкостью. Были даже студенты — ровесники самого Ощепкова — 1890-х годов рождения…