Ощепков
Шрифт:
Цементировалась тяга к учебе и дисциплине общей для семинаристов целью — стать православными священнослужителями. При этом епископ Николай долгие годы вынашивал идею об открытии семинарии и для «язычников», то есть для японцев, не желавших креститься и остававшихся в рамках привычных им национальных религий — синто и буддизма, с целью дать им российское по структуре и наполнению образование. Этот план так никогда и не был реализован по причине отсутствия средств на него, а жаль. Аналогичные проекты западных миссионеров превратились со временем в престижные и процветающие ныне университеты: Дзёти (Святой Софии) и Аояма гакуин в Токио, Досися — в Киото [42] .
42
Подробнее об этом: Саблина Э. Б. Указ. соч. С. 66–69.
Подвижничество святителя Николая отличало четко выраженное несоответствие между его личным отношением к вере, необыкновенным энтузиазмом и выдающимися способностями — с одной стороны, и возможностями, прежде всего финансовыми, которыми располагала Русская церковь, — с другой. В этом история популяризации христианства в Японии западными миссионерами разительно отличалась от проповеди православия. Сам же Николай Японский не раз говорил, что чувствует в себе дар ученого-японоведа и имеет силы и желание для изучения этой страны, но важность и нужность проповеди православия среди японцев ощущает несравнимо сильнее, и с этим делом всей его жизни не сравнится никакое другое. Еще на первом этапе своего познания страны он написал серьезный и весьма объемный исторический очерк Японии, основанный на изучении неизвестных тогда русским ученым книг — «Дай Нихонси», «Кокусиряку», «Иси», «Нихонгайси». Однако вторым и несравнимо более тяжким — прежде всего морально — был этап познания особенностей японского духа, менталитета местных жителей, находившихся к тому же на пике внутреннего неприятия нашей страны, ненависти к ней и отвращения ко всему русскому. В Токио конца XIX века, в отличие от подслеповатого на Восток Санкт-Петербурга, отлично понимали, кто будет ее главным соперником в борьбе за обладание соседними Маньчжурией и Кореей. Это понимание не скрывалось — наоборот, на нем воспитывались целые поколения, и такое русофобское воспитание удачно ложилось на имевшую самурайские корни подозрительность и ненависть к западному духу. Известный в Японии путешественник Рицудзан Камисима Нагахиса, который в 1893 году посетил русский Сахалин, так описал свои впечатления от родины Васи Ощепкова: «Широко открыв свои глаза от душившей меня злобы, смотрел я в сторону Санкт-Петербурга, на запад, где черными пятнами клубились, сливаясь с водою, зловещие облака». Эту цитату, ярко характеризующую настроения японских ультранационалистов в отношении России, привел в своих воспоминаниях профессор японоведения Дмитрий Матвеевич Позднеев, тесно общавшийся с владыкой в его последние годы. Он же позже вспоминал о знаменитой истории крещения Николаем первого японца — того самого синтоистского священника и бывшего самурая-убийцу Савабэ Такума, что стал потом отцом Павлом. Пришедший за жизнью русского монаха Савабэ сказал ему: «Вас, иностранцев, нужно всех перебить. Вы пришли сюда выглядывать нашу землю. А ты со своею проповедью больше всего повредишь Японии!» [43]
43
Позднеев Д. М. Архиепископ Николай Японский (Воспоминания и характеристика) // Святитель Николай Японский в воспоминаниях современников. С. 63.
Открытие Русской православной духовной миссии в Токио, строительство православного собора на холме Суругадай у многих японцев вызвали чувства, выраженные тогда в газете «Нихон»: «Православная церковь является злостным местом, откуда сыплются проклятия на голову Японии и где молятся за ее поражения. Она всегда была центральным агентством шпионов, состоящих на русской службе. Японцам ненавистен купол русского собора, который, возвышаясь над всем городом, как бы шлет презрение самому императорскому дворцу, ненавистен храмовый колокол, который каждое воскресное утро докучает своим гвалтом мирному сну жителей…» «Вся Япония была полна именно этой злобой, ненавистью, фанатическим зложелательством по отношению к России. Не знала этого только Россия, но архиепископу Николаю пришлось с этим столкнуться первому из русских на деле», — отмечал Д. М. Позднеев [44] . Но чего явно не ожидал святитель, так это того, что такое «зложелательство» с годами будет только расти, шириться и крепнуть. «Начиная с жреца Савабэ, желавшего убить архиепископа, проявление ненависти со стороны японцев преследовало владыку постоянно, — продолжает Позднеев. — Без преувеличения миллионы газетных статей за эти пятьдесят лет объявили его “ротаном”, то есть русским шпионом. Православные христиане назывались в Японии “Никораи но яцу”, то есть “Николаевские негодяи”, или “Суругадаи но яцу”, то есть “Суругадайские негодяи”… В этом отношении чрезвычайно характерным является отзыв одной из самых шовинистических и русофобских газет “Ниппон” об архиепископе Николае, напечатанный в 1909 году. “Если бы архиепископ Николай был рожден в другой стране и принадлежал к другой Церкви, — писала эта газета, — он был бы высокоуважаем нашим народом как талантливый иностранец, имеющий самые разнообразные и тесные отношения с японцами, оказавший стране большие услуги и любящий последнюю как свою вторую родину. Но как русский по происхождению и епископ Греческой церкви, отец Николай пользуется в лучшем случае индифферентным отношением со стороны японцев”» [45] .
44
Там же. С. 63, 123.
45
Там же. С. 95–96.
Профессор Позднеев не был бы ученым, если бы не проанализировал причины успеха архиепископа: «…он вынес на своих плечах апостольскую работу в адских условиях ежесекундной клеветы, гонений, подозрительности… Вместе с мягкостью, он был железным человеком, не знавшим никаких препятствий, практичным умом, и администратором, умевшим находить выход из всякого затруднительного положения. Вместе с любезностью, в нем была способность быть ледяным, непреклонным и резким с людьми, которых он находил нужным воспитывать мерами строгости, за что-либо карать или останавливать. Вместе с общительностью, в нем была очень большая, долгим опытом и горькими испытаниями приобретенная сдержанность, и нужно было много времени и усилий, чтобы заслужить его доверие, и откровенность. Наряду с какою- то детской наивностью веселого собеседника, в нем была широта идеалов крупного государственного ума, бесконечная любовь к родине, страдание ее страданием и мучение ее мучениями» [46] .
46
Там же. С. 50–51.
Если же говорить об уровне познания и понимания Японии русским первосвятителем, то поистине этот уровень был настолько глубок, а горизонты настолько широки, что Николая Японского невозможно назвать ни японофилом, ни японофобом. Наставник Василия Ощепкова был японоведом высочайшего мирового уровня, чье знание Японии и понимание японской души в те годы имело мало равных себе. Сегодня его имя одинаково свято и для востоковедов, и просто для христиан — в 1970 году основатель Токийской семинарии был канонизирован как святой равноапостольный Николай Японский. Но это сегодня. А тогда, говоря об отношении к владыке на его родине, Дмитрий Матвеевич риторически восклицал: «Можно ли искать большего игнорирования человека, большего пренебрежения к его трудам над изучением никому не ведомой тогда Японии?…делавшего свое прямое, святое культурное дело и ни в чем, кроме этого, не повинного архиепископа Николая травили с двух сторон: японцы — как русского политического агента, шпиона, агитатора, сеющего на японской почве измену и симпатии к вероломной, хищнической России; русские — как деятеля, сообщающего Японии о России то, чего ей не нужно знать, подготовляющего из японцев знатоков русского языка и расточающего русские деньги для того, чтобы подготовлять врагов России» [47] .
47
Там же. С. 97.
Вот в таком тревожном настроении, в таком состоянии непризнания и Россией, и Японией, и в такой окружающей его международной обстановке, когда в воздухе повис отчетливый запах грядущей войны, архиепископ Николай, прекрасно понимавший, что происходит, встретил просьбу из России о том, чтобы семинария перестала быть только японской: русской армии понадобились высококлассные военные переводчики.
О самом факте подготовки в Токийской православной семинарии профессиональных переводчиков-японистов было известно давно. В 1970 году впервые о русских семинаристах в Токио написал бывший лидер эмигрантского движения младороссов, ставший после возвращения в СССР старшим консультантом Отдела внешних сношений Московского патриархата Александр Львович Казем-Бек. В 1990-х годах московский востоковед Александр Николаевич Хохлов подготовил первую обширную работу, посвященную семинаристам, опирающуюся на архивные исследования [48] , но оставшуюся известной только узкому кругу японоведов. Как же все начиналось?
48
Хохлов А. Н. Подготовка русских переводчиков-японистов в Японии и деятельность И. Д. Касаткина (вторая половина XIX — начало XX в.) // Восток / Oriens. 1994. № 5; Хохлов А. Н. Роль Токийской православной семинарии в подготовке переводчиков- японистов // Православие на Дальнем Востоке. Вып. 2. СПб., 1996.
В феврале 1902 года главный начальник Квантунской области и будущий наместник российского императора на Дальнем Востоке вице-адмирал Евгений Иванович Алексеев обратился к главе Русской духовной миссии в Токио епископу Николаю с просьбой принять в семинарию двух мальчиков для подготовки из них переводчиков японского языка. Владыка Николай согласился, поставив при этом условия, которым следовал и в дальнейшем: семинаристы должны были быть не моложе четырнадцати лет, готовые постоянно находиться среди однокашников-японцев, одеваться в японскую одежду и питаться японской же пищей, то есть вести образ жизни, обычный для семинарии [49] . Военное ведомство должно было возместить невысокую стоимость содержания русских воспитанников — лишних денег у миссии не было [50] . Стороны быстро сговорились, и в августе 1902 года в Токио прибыли двое русских подростков, которые во время начавшейся через два года Русско-японской войны разделили с Николаем тяготы пребывания во вражеском стане. Вот как об этом рассказывал десять лет спустя Д. М. Позднеев:
49
Подробнее об обучении русских семинаристов в Токио см.: Куланов А. Е. В тени Восходящего солнца. М., 2014. С. 8—60.
50
Архиепископ Японский Николай. Русские воспитанники в Токийской семинарии.
«Владыка с удовольствием принял этих мальчиков, за содержание которых миссии уплачивались самые ничтожные суммы. Началась, однако, война, и об этих мальчиках в России совсем забыли. Высылка денег на их содержание прекратилась, и епископ имел бы полное право отправить их на родину вместе с уезжавшими перед войною русскими. Он, однако, так не сделал. Наоборот, он убедил мальчиков остаться в Японии, объяснив им всю важность изучения японского языка. И прошло целых три года, прежде чем наши Восточно-Сибирские власти вспомнили о забытых детях. Их содержала, кормила и обучала все это время Православная японская миссия и обучила настолько, что по первому же требованию они были в состоянии выехать и занять места переводчиков: один — в Харбине, другой — в Хабаровске. Этот пример побудил харбинские и хабаровские власти командировать в Духовную семинарию уже целый комплект русских мальчиков, которые и обучаются доселе там японскому языку и письменности» [51] .
51
Позднеев Д. М. Указ. соч. С. 114.
Изложенная самим владыкой в его дневниках история выглядит несколько иначе и более эмоционально. За два дня до начала войны, когда все уже стало понятно, и русские дипломатические и торговые представители покидали Токио, в воскресенье 25 января (по старому стилю) 1904 года глава миссии записал:
«Здесь в семинарии учатся японскому языку два русских мальчика из Порт-Артура, чтобы быть потом переводчиками. Приходили спрашивать: “Им уезжать или оставаться?” Но куда же уезжать? В Порт-Артур теперь и попасть трудно. Притом, к кому им там? У одного (Легасова) родителей совсем нет — убиты были в Китайскую войну, а дядя уехал, кажется, в Россию; у другого (Романовского) родители вернулись в Россию. Оба они казачата. Они и сами больше склонны к тому, чтоб остаться и продолжать занятия. Конечно, им трудно будет. Сказал им терпеть и молчать, по пословице: “терпи, казак, атаманом будешь”; улыбнулись и ушли» [52] .
52
Дневники святого Николая Японского: В 5 т. Т. 5. С. 11.
«Улыбнулись и ушли…» Нельзя не отметить в связи с этим, что святитель Николай совершенно очевидно испытывал к первым своим русским ученикам искреннюю симпатию. И хотя забота о пастве во время войны и переживания за родину надолго заслонили все другие заботы и заняли полностью мысли владыки, все же в самом конце войны, когда в Японии находились десятки тысяч русских военнопленных, а «казачата» по заданию главы миссии помогали им в переводах, Николай Японский с гордостью писал о их успехах в языке: «На экзамене в 3-м классе Семинарии по Гражданской Истории; 32 ученика и два русских. Класс хороший, много способных; отвечали хорошо почти все. Русские — Романовский и Легасов идут наравне с японцами; то же самое выучили и почти так же складно говорят, как они» [53] .
53
Там же. С. 170. Запись от 8/21 декабря 1904 г.