Осень матриарха
Шрифт:
– Таригат, откуда же она возьмёт силы и умение, чтобы не дать дитяти задохнуться? Может быть, оно верно для Дар-уль-Харб, земли войны и нечестия, но в неподдельной Дар-уль-Ислам наши младшие дышат свежим ветром перемен.
– Что такое неподдельная Земля Послушания, мой Барс?
– Та, где Всевышний ощущается как непреложная константа бытия. Там тень Его встаёт между солнцем и иссохшей плотью земли, и навстречу ей поднимается людская благодарность. А если нет обоюдного чувства, лишь безрассудная вера - тогда на свет появляются фанатики. Они расчисляют, что верно, а что нет, но обречены ошибаться. И нет им ниоткуда помощи.
Из-под цветистых филиппик тоже просвечивала
– Барс, может быть, мне всё-таки попросить у тебя развода?
Он обернулся. На лице буквально зазмеилась улыбка - безнадёжный штамп, но точнее не выразишься. Что же, любая штампованная фраза когда-то гуляла в девицах.
– Тогда я не смогу тебя оберегать и защищать на суде.
– Ты хочешь такого, не хочешь или всего-навсего констатируешь факт? Собственно, со своей защитой я привыкла справляться сама.
И снова некий оттенок злорадства на губах и вокруг глаз. К тому времени Таригат подрастеряла юную прелесть; возможно, оттого и былое уважение Идриса слегка износилось?
– Не тебе знать и решать что-либо по этому поводу, - ответил он одной из любимых здешних двусмысленностей.
"Отлично, - сказала она себе тогда. - Видимо, ожидается подобие фемы, и с нею в мою жизнь войдёт новое. Что несказанно радует".
Следовало бы пояснить для запланированных слушателей, прикидывает Та-Циан. Тайное судилище классической вестфальской фемы происходило ночью и состояло в том, что обвиняемого брали преимущественно во сне, связывали, выносили приговор без его присутствия и если он оказывался виновен - вешали на ближнем дереве, вырезая под ним пять таинственных литер: SSSGG. Stock, Stein, Strick, Gras, Grein. Палка, камень, веревка, трава, страдание.
Был ещё вариант - посланник проникал в наиболее потайное место дома и оставлял там повестку в суд: обвиняемому оставалось либо явиться по указанному адресу, либо бежать со всех ног, причём успевал он, как правило, совсем недалеко. Фема, то же фемгерихт, была вездесуща и старалась поддерживать репутацию.
В фемгерихте были степени - целых три. Члены первой назывались штулхеррен - главные судьи, второй - скабины, то есть заседатели, третьей - франботен, или послы. Его члены при вступлении в ряды говорили уйму пышных слов:
"Клянусь в вечной преданности тайному суду; клянусь защищать его от самого себя, от воды, солнца, луны и звезд, древесных листьев, всех живых существ, поддерживать его приговоры и способствовать приведению их в исполнение. Обещаю сверх того, что ни мучения, ни деньги, ни родители, ничто, созданное Богом, не сделает меня клятвопреступником. А если меня обвинят в предательстве, я согласен повиснуть на семь футов выше всех прочих злодеев"..
"Клянусь святыми узами, что с этого момента буду помогать, оберегать и хранить тайны святой фемы от жены и детей своих, от отца и матери, от сестры и брата, от огня и ветра, от всего, на что падает солнечный свет и проливается небесная влага, от всего между небом и землёй, а особенно от людей, знающих закон..."
Последний речевой оборот недурён, говорит себе Та-Циан. Профессионалы зачастую только портят дело.
В общем, солидная была контора и наделала большого шороху в Германии, страждущей под пятой Гогенштауфенов, - или, вернее, без оной пяты, потому что её императоры околачивались в более цивилизованных районах Европы. Под "шорохом" подразумеваем порядок. Конечно, через энное число поистине славных веков выродилась и из светоча стала жупелом, но какая мирская слава не проходит именно
Иначе говоря, Таригат и без таких долгих рассуждений провела параллель между Германией и Динаном, где Братство Зеркала оформилось примерно в те же времена. Даже если учесть два этапа становления фем: древний и средневековый.
"Немцами была допущена одна ошибка, - сказала про себя Та-Циан.
– Они не отвечали за свои действия так, как мои рисковые соотечественники: хотя и строго, но не прямо пропорционально своей силе и власти. Хотя Динан есть Динан, ему общий закон не писан, ибо в нём обитают люди какой-то иной породы, чем в других краях".
А Таригат тех не таких уж давних времён ждала чего угодно - и потому не готовилась ни к чему.
Разумеется, формального развода не последовало: как не было и сочетания браком, и - с некоторых пор - каких-либо сочетаний иного рода.
Идрис сказал однажды довольно обыденным тоном:
– Ты видела много прекрасного и поучительного, но единственное, на что стоит любоваться в Вард-ад-Дуньа, - танцы девушек перед Тергами. Это упущение. Собирайся и пойдём.
Ага, вот и оно.
– И как мне одеться?
– спросила Таригат. Он пожал плечами:
– Так, чтобы казаться приятной для касаний. В остальном я мало что смыслю.
Какой вопрос - таков и совет.
"Отчего-то мне, мало склонной перебирать наряды, было важно такое. Нет, если припомнить, выглядеть хорошо я любила не меньше обыкновенных женщин. А делать из себя оружие, как в тот давний лэн-дарханский визит, умела даже больше. Ну конечно - в денди-даму, возмутившую ортодоксальных кавалеров, было сыграно тогда специально, хотя отчасти по наитию...
В общем, отыскала я у себя халат с широким вшитым поясом наподобие корсажа, который грудь не обрисовывал, однако чуть приподнимал, и к нему шаровары. Шёлк там был из тех, какие ни в Лэн, ни в остальной Динан, ни тем более в дальний экспорт не попадают: тончайший, но сколько ни режь и как ни крои - подрубать край не надо. И без того не сыплется, будто кожа или плёнка драгоценного металла. Цвет был соответствующий: чуть зеленоватый с тёплым переливом. Яблоко и лимон. Обула к платью низкие сапожки, накинула на голову скромную по виду вуаль - серебряных нитей там было меньше, чем седых в моём собственном золоте. Думала подобрать кольца, браслеты и ожерелье - но как-то смутно стало внутри, подумалось, буду чувствовать себя как в оковах. И, неладен час, Идриса острыми гранями поцарапаю".
Что дальше? Смута под диафрагмой, ей на удивление, продолжалась, образы толпились на изнанке глаз, путались. Вышли со двора, там уже толпился полузнакомый народ. Им с Барсом подвели жеребцов, уселись в седло, поехали. Кавалькада заняла пол-улицы, что вовсе не означало каких-то особых почестей: больше было похоже на паломничество или - да!
– школьную экскурсию по достопримечательностям, потерянным в густой листве, набрякшей цветом.
"Странный образ вы поймаете, мои юные кавалеры, но пусть остаётся во имя вашей тревоги. Он значит, что листва от солнца окрасилась хлорофилловой кровью в более тёмный, тяжёлый цвет, на котором ясней выступили гроздья, кисти и свечи соцветий. Можете вообразить себе конский каштан, черёмуху и белую сирень - завядшие лепестки уже слегка побурели, ветер сдувал их вниз на мостовую, на конские и собачью спины. За нами с чего-то увязался Рахбим: так и трусил по мостовой стремя в стремя с Идрисом, подёргивая куцым хвостом и неровно обрубленными ушами. Кто-то явно желал так его облагородить, но по-настоящему благородный вид придавали псу глаза - серебристо-серые, точно у хаски, и необычайно умные".