Осень на Сиреневом бульваре (сборник)
Шрифт:
– Простите, может, не надо мне все это рассказывать?
– Да нет, почему же? Мы теперь очень счастливы – я и Соня. Вы сообщите, когда газета выйдет? Мы приедем, купим, ну, скажем… пятьдесят экземпляров. Вы их отложите для нас, пожалуйста. Тут нам недалеко, из Подмосковья…
– Хорошо, конечно, я сообщу вам, когда будет публикация. И газеты отложу, не волнуйтесь.
– А я вас обязательно со своей Соней познакомлю!
Какое-то время я сидела в оцепенении и смотрела на телефон,
– Совсем одолели графоманы, – посочувствовал мне Паша Горбунов, завотделом критики, горький пьяница и страстный любитель женщин.
Его стол стоял как раз напротив моего, и мы перешучивались целыми днями. Пять лет назад, когда он только пришел в редакцию и периоды трезвости значительно превышали запойные промежутки, казалось, что между нами вот-вот вспыхнет бурный и кратковременный служебный роман, но дальше необременительного флирта дело не пошло. Мой монолитный семнадцатилетний брак устоял под натиском взбалмошной любви. Да и ждать верности от женатого в четвертый раз Паши не приходилось.
– Знаешь, Паш, он, может, и графоман, но зато какая история!
– Да какая там на хрен история – графоман он и есть графоман, – махнул рукой коллега. – Пошли лучше пообедаем.
Вскоре я напечатала в нашей газете отрывок из книги Константина Блоха «В объятиях театра».
Название мы, разумеется, изменили.
– «В объятиях театра», – объяснила я автору, – никуда не годится.
– А по-моему, романтично, – упорствовал Блох. – Да, не помню, говорил ли я вам, публикация этого отрывка как раз приурочена к выходу моей книги.
– Тем более. Поверьте, название дурацкое. Только не обижайтесь. И в книге, если успеете, исправьте.
Константин задумался.
– А какое вы предлагаете?
– Ну, например… Сколько, говорите, лет вы работали в театре?
– Пятнадцать.
– Тогда давайте назовем так: «Пятнадцать лет вместе с Дорониной».
– Что, прямо так и назвать, – старик закашлялся, – а не подумают ли чего-нибудь такого?
– Да и пусть думают. Главное, чтобы книга продавалась.
– Жена ревновать будет, – игриво хихикнул он. – А в общем-то неплохо.
И вот они приехали в редакцию оба: моложавый высокий Константин с палочкой и его Соня: чуть сгорбленная дюймовочка, зеленые глаза косят, чересчур короткие волосы смешно топорщатся. Смотрит на мужа с обожанием, на меня настороженно.
– А эта публикация поможет ему стать известным? – спрашивает.
Я киваю. Мне не хочется разрушать наивную веру в любимого.
Перед нами на столе развернут свежий номер. Константин любуется своей фотографией в газете. Жена, прильнувшая к нему, шепчет восторженно:
– Костенька, Костенька, гений ты мой, гений… Счастье-то какое, Костенька…
Я смотрю на их престарелые нежности, искренние и чистые, и оба они кажутся мне юными и прекрасными.
– Ну, спасибо, мы пойдем, – Блох подхватил увесистую стопку газет, – такси ждет. У меня сегодня презентация в библиотеке. Ах, да, книгу-то забыл вам подарить…
Он протягивает мне «Пятнадцать лет вместе с Дорониной». На обложке три лица, наполовину закрытые масками: Татьяны Васильевны, самого автора и его дорогой Сони.
Прихрамывая, старик тащит газеты. Соня пытается отнять у мужа драгоценный груз.
– Дай я, дай я понесу! Тебе нельзя, нельзя тебе, Костенька!
– Я мужчина! – решительно отстраняет ее муж. – А ты женщина…
Соня семенит за ним к выходу, все еще пробуя отнять газеты. Он не дает.
А я стою, ошеломленная чужим бесхитростным счастьем, и смотрю им вслед.
– Ты что-то, мать, слишком увлеклась этой историей, – обнимает меня за плечи Паша, – сентимента-а-аль-ная к сорока годам стала.
– При чем тут мой возраст, – обиделась я. – Отстань!
– Да забудь ты о них, это все ненастоящее. Это все они сами себе придумали, чтобы не сойти с ума от одиночества. Такой же суррогат, как и его книга. Как там его – Блох или Мох?
– Паш, иногда мне кажется, что как раз у нас все ненастоящее… А у них – подлинное.
– Дура ты! – махнул рукой коллега. – Ты просто устала…
Не знаю, что на меня нашло, – я схватила самую толстую книгу со своего стола – и шарахнула критика по голове. Паша вскрикнул от неожиданности, потер ушибленное место.
– Ну, мать, ты окончательно спятила! По-моему, тебе пора в отпуск. Нервы совсем никуда…
Я взяла в руки книгу Блоха и стала листать. Нашла эпизод и про лифт, и про пьесу. Из уст автора это звучало гораздо смешнее. Что ж – графоман есть графоман. Сидела, пила чай и вдруг бог весть отчего заплакала. Как Блох у лифта с отвергнутой пьесой…
Через несколько дней написала заявление на отпуск. Наверное, Паша прав – я действительно очень устала.
Совершенно здорова
Я не хочу на прием к психиатру. И не хочу на прием к наркологу. Я не сумасшедшая и уж точно не наркоманка. Хотя первое утверждение, пожалуй, с легкостью можно опровергнуть.
Вот, к примеру, что написано в моей карте амбулаторного больного. Речь о том, по каким критериям должно определяться психическое состояние нормального человека:
ориентировка во времени, месте, собственной личности полностью сохранена;
на вопросы отвечает по существу;