Осеннее таинство
Шрифт:
Вилли подошел к одиннадцатому и принялся поглаживать мохнатую морду лошади дымного окраса. Неподалеку прохлаждался шустрый мужичок в синем камзоле нараспашку. Его круглая как кочан капусты голова мерно покачивалась, маленькие глазки хитро щурились, а губы насвистывали какой-то вальс. В одной руке он покручивал связку ключей, а другой отгонял назойливых мух от оголенного пуза. Время от времени слышался шлепок, и их бездыханные тушки падали на землю.
С мухами сражался возница Брулий, ожидая, пока носильщики грузят вещи пассажиров. Заприметив Вилли, сразу подошел и без долгих раздумий начал разговор по старинке: с недовольства погодой. От него исходил сочный пивной душок.
– Парилка-то какая, – присвистывая проговорил он, – как бы дождь опять не зарядил. Все дороги размоет, черт. Кому мы там не угодили, чтоб такую осень терпеть? – кивнул он наверх.
– А если размоет? – забеспокоился Вилли, – застрянем ведь?
– Да ты не боись, – самодовольно ответил Брулий, – у меня тут колеса особые, с рессорами. По любой грязи пролетят – не заметят. Мне только пачкаться не по нутру, – поморщился он, поглядывая под ноги, – кузов потом не отмоешь. А глаз у меня в любую тьму как у совы! И дождь мне ни по чем, как по маслу проедем. Ну а лошадь так и вовсе за родного почитает и все что ни скажи делает. Скажешь ей левее, она влево берет, крикнешь правее, вправо смотрит. А прямо гаркнешь…
– То прямо и скачет? – подхватил Вилли.
– Точно! Со мной не пропадешь! Нравятся лошадки? В наше время такую на улице опасно оставлять. Зайдешь за угол отлить, в миг уведут. Потому, чем крепче замок в конюшне – тем спокойнее спится. Я в Экспрессе давно служу, всякого навидался. Один такой уснул на лошади в седле, а проснулся без лошади, седла и штанов.
– Хороши лошадки, – согласился Вилли, – да больно здоровенные. Откуда ж такие взялись?
– А, – заулыбался Брулий, – ломовые они! Раньше груз тяжелый таскали, да почту развозили, а нынче груз для них не оттого тяжелый, что весит много, а оттого, что верещит по чем зря. Трудный пассажир пошел: и то ему не это, и это ему не так! Но ты не думай, я пассажира в узде держу. А они меж тем знают, что со мной ругаться себе дороже и потому с уважением со мною обходятся. Говорю же, со мной не пропадешь!
Тем временем носильщики закончили погрузку, и Брулий позвал пассажиров в салон.
– А ну, быстро по местам! – скомандовал он, – и на пол не плевать, здесь вам не свинарник! Куда сапожищами грязными! – крикнул он кому-то, – а ну протри сперва, черт бы вырвал твои ноги немытые!
Вилли, не желая попасть под горячую руку возницы, по-быстрому протер сапоги еловой веткой и только после этого ступил в салон.
* * *
Под руководством опытного Брулия пассажиры быстро расселись, сам он занял почетное место на передке; устроившись поудобней, накинул фуражку, застегнул камзол и с присвистом дернул поводья. Послушные лошади тронулись и неспеша повели дилижанс по дороге на Муари.
Через несколько часов стемнело и, как предсказывал проницательный Брулий, зарядил ливень. Дорогу порядком размыло, но лошади того не замечая, уверенно тянули вперед и уже к полуночи доставили дилижанс до первой остановки в Морпье. Там лошадей напоили, а пассажиров накормили в станционной закусочной.
После недолгого отдыха путешествие возобновилось. Иной пассажир вовсю спал; другой молча сидел или, как Вилли, читал книгу при свете стеариновых фонарей; а остальные разбавляли поездку болтовней.
– Йосеф! Неужто ты? Гляжу себе и размышляю. Рожа вроде твоя, а брюхо как бы и в размерах меньше стало, – спросил долговязый мужичок в красной жилетке у соседа, подсевшего на остановке.
– Вне всяких сомнений это я! – самодовольно пробасил широкоплечий Йосеф, облаченный в такую же жилетку, но только зеленую.
Брюхо его заняло почти всю скамейку, отчего сидевшему рядом Вилли пришлось прижать колени и втянуть плечи.
– Держу себя в форме, – продолжил Йосеф, – да и ты, Якоб, гляжу – не стареешь и как прежде небеса макушкой подпираешь.
– Чистая правда! – ответил Якоб, пригибая голову чтобы не задеть потолок.
– А правду ли говорят, будто бы у вас в Ле Брасю запретили в публичных местах в ухе пальцем ковыряться? – поинтересовался Йосеф.
– Правда как то, что сосед мой Уве Хелдунд круглый дурак! – увлеченно ответил Якоб, – а запретили такую гигиену сразу после того, как в забегаловке, где любила перекусить супруга нашего мэра, произошло событие – великое по масштабу бедствия. Знал ли ты, Йосеф, что в незапамятные годы на нашу Сюрляндию варвары напали? Только то был переполох в яслях, по сравнению с тем пожаром, что устроила эта обезумевшая баба! Пока сидела она и уплетала тарелку супа с клецками, мимо проходил поваренок с кухни и теребил мизинцем в правом ухе, до того он увлекся тем занятием, что все вокруг замечать перестал. И как только извлек из уха излишки серы, ногтем прищелкнул и супруге мэра прямо в тарелку отправил. Взревела она от такой острой приправки как раненая лошадь. Благо что суп не шибко горячим оказался, и поваренка не сильно прижгло, когда запустила она тарелку ему прямо в харю.
– Мерзкое дело, – заключил Йосеф, – так и глаз недолго выбить. Слышал я еще, что славный бордель в Морковном переулке прикрыли. Будто бы заместо него банк теперь стоит, а сотрудниц тамошних сохранили в штате, чтоб клиентуру старую не терять. Было такое или врут, мерзавцы?
– Чистая правда! Как то, что лавочник Юнас Улсон ходит теперь по улице точь-в-точь моя коленка. Лысый и непрезентабельный.
– А с этим, что вышло?
– Цирюльник в том злодеянии виновен. Захаживал Улсон к нему на днях с такими словами: «Побрей-ка ты меня, братец, по-модному, мол, событие важное намечается». А тот ему отвечает, мол, волноваться незачем, в Бирне в свое время побывал и там все тонкости профессии усвоил. Сделаю тебе прическу с какой в розовом дворце первые головы страны по шелковым коврам в лакированных туфлях разгуливают.
– Прямо-таки головы в туфлях и разгуливают?
– Да еще как! Ну, а Улсон видя какая пред ним весомая фигура, ответил, мол, делай со мной все что требуется. Да только пожалел потом, что с ним связался. Такого на голове накрутил, что чуть не пришиб горе-цирюльника.
Якоб пригнул голову и попытался показать, что именно накрутил цирюльник.
– Вот тут выбрил, тут оставил, а тут как бы и в пробор пошло, – объяснил он.
– Никуда такое не годится! – возмутился Йосеф.
– Чистая правда, что не годится! Брей уж совсем начисто, сказал ему Улсон. Вот и ходит теперь как яйцо куриное.
– Ему бы теперь в Бирн наведаться. У меня там свояк парики продает.
– На такую репу найди парик, – задумался Якоб, – а ты Йосеф куда вдруг намылился?
– Женюсь вот теперь. За кольцами в Муари еду, к ювелиру знакомому. Ну а раз ехать то с комфортом, благо что цена позволяет.
Позади них сидела старушка, закутанная в серые лохмотья, и почесывала ячмень на левом глазу.
– Тоже мне комфорт! – прохрипела она, – всю задницу себе отбила. Эй, Брулий! Что же это у тебя седлушки опять такие жесткие? – прикрикнула она в окошко.