Осенние
Шрифт:
— Понял. Я около подъезда.
Странно, что он появился здесь. Что его могло привести ко мне?
Обошла дом и с любопытством огляделась. Ага, вон он, стоит у своей машины. Лицо непроницаемое, глаза сощурены. Зато я знаю, что он нервничает: пальцы выстукивают частую дробь по большому пальцу. Завидя меня — успокоился. И тем самым уже напугал меня. Он что — за меня боится?
Дверцу машины открыл и кивнул. Я залезла в салон. Он обошёл машину и сел рядом. Впервые так галантен. Или это не галантность?
Он посидел, глядя в окно
Да что случилось?
— У меня к тебе вопрос, — медлительно, наконец, заговорил Женя. — Алёна, прости за прямое вмешательство, но ты что-нибудь делала, чтобы этот Константин не умер?
Он меня буквально оглушил. Я почувствовала, что холодею от страха.
— Почему ты об этом спрашиваешь?! Что-то ещё случилось?!
— Алёна, не пугайся! — бесстрастно сказал он. — Я проследил за судьбой пятерых из тех, кого ты нарисовала автописьмом. Только первого пропустил — но ты и сама понимаешь, почему. Мы тогда ещё не знали, что происходит. Но те пятеро точно погибли в течение суток. Кто в первые же часы, кто — позже. Но Константин выжил. Мне кажется, ты что-то сделала.
От сердца отлегло, но тревога осталась, потому что я помнила о его пальцах, выстукивающих нервную дробь. Заглянув во внешне безразличные Женькины глаза, я решилась открыться.
— Да, сделала. Я переписывала его портрет несколько раз, пока глаз не стал живым. И решила, что буду ходить все воскресенья на Арбат и помогать тем, кто… — Я задохнулась, изо всех сил не желая говорить о смерти, и с трудом нашла замену: — Кто в этом будет нуждаться.
— Трудно было — переписывать?
— Трудно, — призналась я. — Но, мне кажется, потому, что первый рисунок оставался у его брата. Правда, поручиться за это не могу.
— Сколько портретов получилось?
— Штук семь.
— И как ты это делала?
— Ну… Закрашивала глаз, чтобы не вытек. Ластиком убирала шрам.
— Трудно было?
— Было. Всё возвращалось.
Отвечать было легко: наконец-то есть с кем почти профессионально поговорить о том, что меня беспокоит.
— Думаешь, было бы легче, если бы первоначальный портрет оставался у тебя?
— Думаю — да. — И тут я заметила, что Женька выглядит странно похудевшим и побледневшим. — Женя, а ты что? — И осеклась, сообразив. — У тебя…
После молчания он всё-таки отозвался:
— Да, у меня… Прорыв. — Он ссутулился. — Когда я узнал о твоём автописьме, долго не мог принять тот факт, что ты, дилетант, даже хуже — примитивист, обладаешь таким даром. Я читал всё, что нашёл по теме, и выяснил: оказалось, что автописьмо в основном свойственно именно людям, не умеющим рисовать. То есть тем, кто вообще ни разу не художник. Я два года занимался по тем методикам, которые нашёл, чтобы выработать эту способность. А потом надоело. Но вчера вечером я хотел написать автопортрет…
Он замолчал — почти лёг скрещёнными руками на руль. Дышал тяжело и неровно. Не выдержав его молчания, я подтолкнула:
— И кто это был?
— Двоюродный брат. Он сейчас в армии. Что с ним — говорить не буду. Но… Значит, можно вытащить его…
— Начнёшь прямо сейчас? — осторожно спросила я.
— Да. В универ уже не поеду. Спасибо, что сказала. — Он наклонился ко мне и поцеловал в щёку. — Я уже напсиховался, но ты… Спасибо.
— Удачи, — сказала я, выходя из машины.
Постояла немного у подъезда, проследив, как машина рванула с места, и зашла домой. Дома — пусто. Только Мурзила, подошедший посмотреть, как я снимаю обувь и несу сумки сначала на кухню, а затем — к себе. Поставленные в вазу бархатцы кот сурово и вдумчиво обнюхал и ушёл на кухню — спать на холодильнике.
А я некоторое время постояла, думая о Женьке, а потом вздохнула: Порфирий, небось, ждёт проделанной работы. Пора думать о перепечатке.
Модернизировала рабочий процесс перепечатки просто: если сначала я перепечатывала сканы, собранные в папке, из-за чего приходилось то и дело заглядывать из файла в папку, то теперь просто скопировала все присланные листы и спокойно занялась делом. Порфирий прислал довольно много сканов. С наступлением осени клиентов для меня прибавилось. Но управилась я с работой быстро. Повезло. Мама пришла с работы, мы с ней пообедали, я за столом рассказала, что придумала для облегчения работы, а она взяла и предложила себя на роль «диктатора»!
Правда и то, что почерки на сканах её просто потрясли.
— И ты вот это всё читаешь?!
Я только улыбнулась.
Мама у меня, как дети говорят, мировая. Работала технологом на заводе, ушла на пенсию рано — «вредный» цех. Она не очень общительная, зато очень домашняя, за что её нежно мы оба любим — и папа, и я. А ещё, несмотря на некоторую замкнутость, она неплохо разбирается в людях… Очень хотелось бы поговорить с нею обо всём, но… Не рано ли? Пока ведь я справляюсь с ситуацией…
Закончили гораздо раньше, чем я смела надеяться.
Мама ушла смотреть очередной сериал, а я переслала файлы Порфирию, получила от него подтверждение, что он получил их, и новые сканы, но этих было мало — и я справилась с перепечаткой без мамы.
Некоторое время посидела перед компьютером, а потом выключила его.
Хотелось посидеть, помечтать о мужчине-осени.
Вспомнилось, как хотелось нарисовать его разноцветными карандашами.
А мысли то и дело сворачивали на Женьку. На то, как он сейчас пытается изменить ситуацию. И, вместо того чтобы вспоминать Костю, я вспоминала, как то и дело погружалась в отчаяние, когда рисунок с его лицом постоянно менялся в худшую сторону. Каково сейчас Женьке проходить то самое состояние, которое я пережила с трудом? Мне ещё и легче было: я спасала незнакомого мне человека. А Женька сейчас смотрит в глаза мёртвого брата.