Осенние
Шрифт:
— Мама!..
— Ты человек взрослый. Сама понимаешь, что к чему… — Мама помолчала, нервно сжимая руки, и добавила: — Не хотелось бы, чтобы ты влюбилась в человека, жизнь с которым началась бы со скандала.
«Он сказал — рано! О чём он так сказал?! О разводе?!»
Мама молча посидела ещё немного со мной и вышла из комнаты.
Кровать как-то странно поехала перед глазами. Я проморгалась. Наверное, голова закружилась… Все предметы снова замерли на своих местах. В комнату вошёл Мурзила, остановился при виде меня, сидящей на кровати, а потом запрыгнул
Вспомнилось, как я обнимала его голову…
Показалось, внутри постепенно образовывается странная пустота… Снова машинально скользнула ладонью по коту и встала с кровати. Подошла к столу.
Костя уже привычно стремительно шёл на меня в вихрях разноцветной листвы. Мне думалось — мой. Мой мужчина-осень… Но осень изменчива.
Коротко — женат. Как обухом по голове.
Я часто-часто задышала, стараясь вдохнуть воздуха, которого вдруг стало не хватать. Зачем?… Зачем он это сделал?! Или… А если виновата я? Если своими рисунками, которыми — думала, спасаю его! — я привязала его к себе, а потом, не посмотрев, что он не свободен, влюбилась в него сама?! И… Если у него есть жена — я развожу их?!
Но тогда при чём здесь Вера?!
Или она что-то знает о Косте? Например, что он собирался разводиться, и тоже претендовала на будущее свободное место спутницы его жизни?
Я схватилась за голову, которую внезапно начало рвать на части резкой болью. Сдавила виски. Закрыла глаза. Нет… Нет, только не это. Сорвать портрет со стены и… А если опять сделаю что-то не то?! Если, после того как сожгу портрет, с Костей снова что-то случится?! Господи, что же делать?! Как жить дальше?! Я же сама жить после этого — без него! — не смогу!
Заглянув в его сосредоточенные глаза, я передёрнула плечами — показалось, они живые. Но нет. Это оттого, что слёзы выступили на моих глазах…
Женька! Он должен знать!
Но… Я бросилась к стопке листов, прикрытых другими листами. Быстро разыскала нужный лист — один из последних. С набатно бьющимся сердцем заглянула уже в глаза Валеры… Живые. Чуть не заплакала. Из-за себя бессовестной: вспомнила о Валере, только после того как мне понадобился его брат! Бессовестная…
Звонок мобильника, недавно переключённого с «тишины».
Нет, только не от него… Пожалуйста, Господи… Только не от него!
Женя
— Да!
— Алёна, я не звонил, но… — торопливо заговорил Женя. — Сегодня нам позвонили: Валера в больнице с ожогами — тяжёлыми, но не опасными. Глаза — в норме!
Я затряслась от рвавшихся наружу слёз, но снова проморгалась.
— Женя! Женя! — горячечно зашептала я, чуть не в панике оглядываясь на дверь, которую только что лихорадочно закрыла. — Женя, у меня… У меня… Нас с тобой сфоткали, когда мы были у тебя в машине. Меня шантажируют, Женька! Что делать?! И ещё… Не сочти меня дурой и сволочью, у тебя несчастье, а я о своём… Женя, не обижайся, пожалуйста, не обижайся, только не бросай трубку!
— Закрой. Рот, — размеренно и чётко, как глухой, сказал Женька.
Я замерла. Прислушиваясь к тишине в трубке, я безнадёжно думала: сейчас он скажет что-нибудь матом и отключится. Услышала — или показалось, что услышала, как он учащённо дышит. Потом Женька сказал:
— Не уходи далеко. Я сейчас позвоню и узнаю. Хорошо?
— Ага…
Меня трясло так, что я бросила трубку, мокрую от пота, выступившего на пальцах, — так её сжимала… Села на кровати и качалась из стороны в сторону, ни о чём не думая, только механически повторяя: «Он сейчас позвонит и всё узнает… Он сейчас позвонит…»
Звонок, негромкий и привычный, раздался так вдруг, что я отшатнулась, а потом кинулась на мобильник, словно боясь — он взлетит и удерёт от меня, если я не успею его поймать. Женя. Неужели он уже знает?… Трубка выскользнула из мокрых пальцев — так я испугалась, что он сейчас скажет — всё правда!
— Алёна, не психуй. Он никогда женатым не был.
Я посидела, успокаивая дыхание и сердце, подошла к окну, открыла раму. Холодный ветер налетел успокаивающей сырой прохладой, напомнившей о будущих дождях, и я смогла вздохнуть полной грудью. Хотя горло всё ещё чувствовалось зажатым до боли. Подняла мобильник. Трудно выговорила:
— Женя, прости… И спасибо.
— Вместо спасиба ты мне сейчас расскажешь про шантаж. Всё и в подробностях.
За этим деловито сухим тоном я увидела холодные глаза Жени.
Как ни странно, они меня успокоили быстрее, чем произнесённая им благая весть, что Костя не женат. Теперь я поняла, что происходит. Если после слов мамы мелькало рядом с громадным потрясением неуверенное: «Неужели звонила жена?!», то теперь я точно знала, кто звонил.
И рассказала Женьке всё, без утайки.
Он выслушал, не перебивая, и лишь по окончании уточнил:
— Снимали на телефон? Фотошопом не объяснишь.
— Жень, что делать? — с тревогой спросила я. — Не уверена, люблю ли я его, но уж точно не хочу потерять его.
— Ну… Ты права в одном. Я не хочу, чтобы о моём автописьме знали. Это моё — и только моё. Может, скажешь ему, что я тебя подвёз, а на прощанье поцеловал? Это же нормальное движение людей, которые давным-давно друг друга знают.
— Примерь ситуацию на себя, — предложила я, почти успокоившись и включив всё своё воображение. — Твою девушку поцеловали. Воспримешь как дружеский жест?
— … Тогда надо придумать что-то нейтральное. — Женька, наверное, снова задумался, потому что замолчал надолго. Я представила, как он с досадой морщится: дурацкая проблема, а приходится решать! И виновато опустила голову. — Придумал, — наконец сказал он. — Как ты относишься к идее совместной выставки? Моя акварель — твой карандаш?
— Что? То есть… — медленно начала я, стараясь вникнуть в странное предложение. — Ты предлагаешь сказать Косте, что мы с тобой договаривались о совместной выставке, ты меня уговорил, а когда я согласилась — ты меня поцеловал?