Осенние
Шрифт:
— Костя, я не смогу сегодня прийти!
— … Почему? — после паузы спросил он.
— Вышла на улицу, а тут — ветер! Зонт сломала! А без зонта — никак! У нас такой страшенный ливень начался!
Про ливень он поверит. В разных частях города всяко бывает: он сам вчера приехал на мокрой машине в абсолютно сухое место нашей встречи.
— Хорошо, что предупредила. Тогда до завтра!
— Конечно. Поесть не забудь! Вечером позвонишь?
— Как всегда.
В голосе, когда он произносил последние слова, я услышала улыбку. И улыбнулась сама. Выкрутилась! Надеюсь, эта белая стерва даст ему поесть спокойно…
А… А вдруг они не встретились?
Подошёл троллейбус. Мне надо было в другую сторону, но у этого маршрута здесь недалеко конечная. Так что потом он всё равно поедет в мою сторону. Я прыгнула в задний салон, пока хлынувший дождь (вот уж точно накаркала!) не промочил меня. Прижавшись к поручню, вытащила транспортную карту и получила билет. В уголке потолок троллейбуса не протекал, как было в иных машинах. Я вздохнула с сожалением. Так, Кости не увижу до завтра…
Уже в подъезде своего дома, медленно поднимаясь по лестнице, я внезапно подумала: «Он там — я здесь. Но я здесь одна. А он — с этой…»
И что-то вдруг стало так плохо, так мутно, что пришлось подойти к подъездному подоконнику и некоторое время смотреть, не видя, на улицу. Наконец, я успокоилась и вздохнула. Хватит. Надо бы дойти до квартиры, переодеться в сухое и подумать насчёт того, чтобы чуть позже выйти в ремонтную мастерскую, где мне починят зонт.
Но двигаться не хотелось. Хотя замёрзшие, промокшие ноги постепенно теряли чувствительность. А пальцы застыли так, что надо бы их уже сейчас растереть хорошенько… Хотелось хотя бы в воображении увидеть, что сейчас происходит в зале кафе. Хотя… Я снова посмотрела на мобильник. Всё. Время Кости прошло, он уже едет на работу… Но почему мне так тяжело?
Горячечным теплом запылало лицо. Ничего себе… Это я так… ревную? Но к чему ревновать Костю? Я посмотрела на двигающиеся внизу на дороге машины, которые серыми веерами разбрызгивали бегущую по асфальту воду… К тому, что он остался там не со мной, а с нею. Хотя последнее и под вопросом. Поэтому, скорее, я ревную к тому, что видит его она, а не я.
Глаза потеплели от подступивших слёз.
Спас от злого плача, как водится, звонок телефона.
— Алёна, ты сейчас дома будешь? — спросил Женя.
— Буду, — мрачно сказала я.
— Ну и прекрасно. Я сейчас тебе привезу фотографии выставки, посидим, подумаем над расположением картин. Ты паспарту для рисунков видела?
— Видела.
— И как они тебе? Алёна. У меня впечатление, что ты не дома.
— Почти дома. Я в подъезде.
— Что с голосом?
— Злюсь. Не на тебя. На себя.
— Нам работать надо, — невозмутимо сказал Женька, — а ты позволяешь себе такую роскошь, как злиться. Причём чувствую, что зря.
— Наверное, ты прав.
— В общем, жди. Сейчас буду.
Делать нечего. Надо подниматься на свой этаж, готовиться к приходу гостей.
И, лишь стоя у двери к себе, я подумала: «Жень, спасибо — выручил. Я и правда бы долго думала о пустом, ненужном, а тут — ты…»
Жизнь есть жизнь. Только сосредоточишься на себе, а она возьмёт и подсунет тебе какое-нибудь дело… Только я успела переступить порог и нагнуться снять просыревшую насквозь обувку, как в прихожей
12
Он позвонил в тот самый миг, когда в моей комнате от души ржали два обормота. Пришедший чуть позже Женя взялся помогать Михаилу разбирать каракули на распечатке сканов, чтобы я побыстрей закончила с работой и не беспокоилась о ней, пока он объясняет расположение экспонатов, то есть наших картин, на выставке. В общем и целом, минут через пять о выставке благополучно забыли все.
Сначала всё было чинно и благопристойно. Женя изо всех сил старался понять слова, написанные очень небрежной рукой. Затем он вчитался и понял, что перед ним рукопись любовного романа за авторством весьма трепетной девицы. Результат: я плачу от смеха, пальцы нервно вздрагивают, попадая не на те клавиши, а эти!.. Эти два оболтуса, соревнуясь в остроумии, читают друг другу сцены, заменяя неразборчивые слова — на такие, от которых ещё чуть-чуть — у меня начнётся истерика. А ещё чуть позже они придумали комментировать текст.
— «Она подарила ему ослепительную улыбку!» — с пафосом читал Михаил.
— И он долго хлопал ослепшими глазами, не понимая, какой дурак вдруг выключил свет, — мрачно договаривал Женя.
— «Она тревожно нахмурилась, стеснительно улыбаясь ему!» — завывал один.
— А потом посмотрела на себя в зеркало — и упала в обморок! — подхватывал другой.
Теперь уже звонок Кости спас меня — от этого ужаса.
Откликнулась я на него, всё ещё будучи в комнате. Из зловредности, наверное. И нисколько не удивилась его изумлению:
— Что это?
— Сейчас… — Я вышла из комнаты, прихватив блокнот и карандаш, и спряталась в ванной. — В моей комнате сидят Михаил и Женя. Диктуют мне любовный роман.
— Диктуют? — уже саркастически переспросил Костя, но чувствовалось — уже улыбается. — Мне показалось, они там сборник анекдотов составляют.
Расслышав приглушённый дверью взрыв нового хохота, я улыбнулась сама. Сначала я побаивалась, что папа будет ругаться из-за шума, но всё обошлось. Папа сказал, что время детское — до одиннадцати парни могут хохотать сколько им угодно, и что в нашей квартире давно не было слышно такого здорового смеха. А мама принесла нам ещё чаю и горячих пирожков. С тестом она любит возиться, но ведь я и папа — много ли съедим? А тут такое счастье — два голодных студента! Кормить немедля!
Я объяснила Косте комичную ситуацию с рукописным романом, созданную студентами, а он задумчиво сказал:
— Странно, что они подружились.
— Почему — странно? У вашей семьи что — с семьёй Жени старинная вражда? — поддразнила я.
— Тебе смешно? — Он усмехнулся. — Нет, самого Женю я знаю мельком — и то, благодаря тебе. С представителями его семьи не общался, хотя слышал об отце. Просто мне кажется, что ребята такие разные, да ещё после той драки…
Я поняла: он вспомнил, каким образом Михаил узнал про меня — устроив драку в университете, причём не без помощи дружков, хотя последнее ему и не помогло… Я села на пол, прислонившись к ванне, и положила перед собой открытый блокнот.