ОСЕННИЙ ЛИС

Скирюк Дмитрий Игоревич

Жуга сидел недвижно, молчал, глядя в окно. Рассеянно взъерошил пятерней рыжую копну нечесанных волос. Посмотрел на Яцека.

– Страх, да… – сказал наконец он. – Наверноe, ты прав. Со стороны, говорят, виднее. Извини, если что. Спрашивай, я отвечу.

Яцек подобрал с пола одну трубочку, повертел ее в пальцах.

– Свистулька, что ли? – недоумевая, произнес он.

– Вроде как, – кивнул Жуга. – Помнишь разговор вчерашний? Свирель я мастерил – манок. Полдня ветки перебирал, искал подходящую.

– Нашел?

– Нашел.

– Дались

вам с Готлибом эти крысы… – Яцек с сомнением посмотрел на хрупкую, еще не просохшую дудочку, что лежала на столе. – Потравить их – и делу конец. Или капканов побольше поставьте. Дудеть-то что толку?

Жуга поднял взгляд, усмехнулся невесело.

– Если б ты знал, друг Яцек, как тут все хитро закручено, – сказал он. – А Готлиб… он из-за меня в беду попал, мне и выручать старика.

Жуга спрыгнул с окна и направился к столу. Выбросил вон распаренные ветки, наполнил горшок свежей водой, подождал, пока та не закипела и всыпал пригоршню крупы. Сложил в мешок свирель и нож, посмотрел на заваленный мусором пол.

– Веник есть?

– Там, в углу…

Жуга смел щепки в кучу и выбросил их в окно. Постоял, задумчиво глядя на улицу. Было тепло – осень расщедрилась-таки еще на один погожий денек. На темном небе уже зажглись первые звезды. Сырой осенний ветер налетал порывами, раскачивал оконные створки, теребил Жугу за волосы.

– Такая загвоздка, Яцек… – сказал Жуга, не поворачивая головы. – Плохо я город знаю, а мне по всем улицам пройти надо. Помог бы ты мне, а?

Тот помолчал нерешительно.

– А ты когда идти-то надумал? – наконец спросил он.

Жуга повернул голову.

– Сегодня, – сказал он и посмотрел Яцеку в глаза. – Сейчас.

* * *

Они шли по темным улицам – две тени, черное на сером; шли тихо, лишь башмаки Яцека стучали по каменной мостовой, да шуршал изредка под ногами палый осенний лист. Шли мимо запертых лавок и мастерских, мимо пивной, где давно уже смолк всякий шум, мимо черной молчаливой громады собора. Шли мимо ратуши, где равнодушные черные ножницы стрелок отмеряли третий час. Шли мимо пекарни вдовы Мютцель, мимо аптеки Готлиба, мимо темных унылых домов, кружили в узких лабиринтах уснувшего города, и лишь тусклые фонари слепо таращились им вслед.

Первым шел Яцек, кратчайшей дорогой направляясь к городским воротам, сразу за ним – Жуга с котомкой за плечами (ее он взял с собою). Жуга играл. Звук свирели почти что не был слышен, лишь возникал временами в голове тонкий комариный писк, висел в воздухе, щекотал виски, а через миг растворялся в ночной тишине. Зыбкая, плачущая мелодия из двух-трех нот билась в тесных каменных ладонях, летя в небытие и возвращаясь, звала за собой. Яцек мог бы поклясться, что никаких звуков нет вообще, если бы…

Если бы не крысы.

Сбившись в тесную стаю, они шли

за ними, как привязанные, и с каждой улицей, с каждым проулком их становилось все больше и больше, словно серое бугристое одеяло накрыло мостовую от края и до края. Яцек содрогнулся от такого зрелища и больше не оглядывался. Улицы петляли, брусчатка мостовой была неровной. Жуга шел, чуть заметно хромая, не оборачиваясь, сосредоточенно глядел себе под ноги. И только поэтому ни он, ни Яцек не заметили, как там, где они прошли, открываются бесшумно двери домов.

* * *

Лишь когда оба они вышли далеко за городские стены, Яцек набрался храбрости и оглянулся еще раз. Оглянулся – и остолбенел.

Крысы по– прежнему бежали следом, их теперь было гораздо больше, но дело даже не в этом.

По пятам за ними шли дети.

Растянувшись по дороге неровной цепочкой, одетые, как попало, а многие и вовсе – в ночных рубашках и колпаках, мальчики и девочки лет пяти-шести; они брели, еле переставляя ноги, спотыкаясь и падая, держались друг за дружку, словно ожил вдруг какой-то нелепый страшный сон.

Опомнившись, Яцек в два прыжка нагнал приятеля и схватил его за рукав.

– Жуга! – в ужасе зашептал он. – Глянь назад, Жуга!

Тот обернулся и тоже переменился в лице. Опустил свирель.

Мелодия смолкла.

Яцек замер, ожидая, что зверьки тотчас бросятся врассыпную, но те, казалось, и не думали бежать, наоборот – сгрудились потеснее и замерли, поблескивая глазками. Остановились и дети.

Яцека била дрожь.

– Что ж мы натворили, а? – растерянно пролепетал он. – Как же так? Почему они не уходят? Почему, Жуга?!

– Погоди, не мешай! – отмахнулся тот. Посмотрел на свирель в своей руке, на детей, и снова – на свирель. – Вот, значит, как… – пробормотал он. – Не думал я, что детское ухо чуткое такое… Хорошо еще, что ночь сегодня теплая.

Яцек наконец умолк. В наступившей тишине Жуга снова оглядел неровный белый полукруг ребячьих лиц. Их было двадцать семь – пятнадцать мальчиков и двенадцать девочек. Безвольно опустив руки, они стояли, глядя в темноту широко раскрытыми невидящими глазами. Некоторые улыбались.

Жуга нахмурился – что-то здесь было не так… Он зажмурился и попытался вспомнить, вернуть то странное чувство пустоты в голове, что приходило ночью, во сне; прогнав прочь все мысли, кроме одной, он тянулся ею, все дальше и дальше уходя в бархатную темноту закрытых век. Голова закружилась. Еще немного… Еще…

Вот!!!

Жуга даже вздрогнул от неожиданности: ОНО было здесь – тихое, дремлющее зло – стояло рядом, безобидное до поры, до времени, и только холодный, затаившийся липким комком страх выдавал его присутствие. Жуга проглотил застрявший в горле ком и осторожно – словно спящую змею за хвост, потянул ЭТО на себя.