Ошейник для Лисицы
Шрифт:
За мной пришли двое. Повели к парапету, на который уже заводили пятерых лисов. Меня привели к рычагу и начали привязывать к нему мою лапу.
— Что вы делаете? — я не на шутку испугалась.
— Мы? — гиен, который привязывал меня, рассмеялся и ущипнул за ягодицу. — Мы ничего не делаем, крошка, — просто развлекаемся! А вот о том, что сделаешь ты, даже страшно подумать, — гиен усмехнулся.
— Флёр? — кто-то тихо обратился ко мне с парапета.
Я подняла глаза на пятерых братьев.
— Они всё равно убьют нас. Нам уже не выбраться отсюда, но ты должна это сделать. Мы верим в тебя, сестрица…
Они улыбались. Стоя на парапете с петлёй на шее, окружённые врагами. Они все улыбались и смотрели на меня. Лапа, привязанная к рычагу, тряслась, но я сохраняла в себе силы удерживать рычаг. За спиной Тардиф развернул толстый хлыст.
— Убей их.
— Никогда!
На мою спину обрушился страшный удар, продиравший кожу чуть ли не до костей. Я увидела капельки своей крови, которые разлетелись при ударе. Братья дёрнулись, словно ощутив мою боль. Из моих глаз потекли слёзы, но я удержалась на ногах.
— Убивай.
Снова удар, ещё сильнее предыдущего. Красная полоса разодранной плоти легла через ягодицы, но я всё равно стояла на лапах, не смея отобрать жизни своих братьев. Они кричали мне, чтобы я отпустила, но я не смела этого сделать. На моей спине появился пятьдесят четвёртый шрам, братья уже не могли этого видеть. Спина стала похожа на кусок кровавого мяса, перемешанного с рыжей шерстью. Тардиф бил нещадно, после каждого удара приказывая мне дёрнуть рычаг, — я не подчинялась.
Но на пятьдесят четвёртом мои лапы не выдержали и подкосились. Я не сходила с места пятьдесят четыре удара, но я позволила себе упасть на колени…
В тот день я пролила море слёз. Потом ещё три дня меня держали скованной, без еды и воды на холодном на полу во мраке камеры. Я убила своих собственных братьев…
Один год, три месяца, 27 дней назад…
В тот день на мне появился ошейник. Я даже не помню, как это произошло, просто однажды меня разбудило покалывание в шее. Я быстро проснулась и обнаружила себя на шикарном и очень толстом ковре рядом с огромной кроватью. Лапы по-прежнему были скованы, а ощущение покалывания не проходило. Я шевельнула головой и почувствовала прикосновение к шее холодного металла. Следующим ощущением был укол. Ошейник колол в шею коротким, но острым шипом. Я повернулась на другой бок и поняла, что шип был не один. С ужасом до моего сознания начинало доходить, что на меня надет ошейник — символ рабства. Забыв, что мои лапы скованы, я потянулась, чтобы стащить его, но, ещё даже не дотянувшись до него, поняла, что это невозможно. Отчаяние ударило в голову и заполнило меня от хвоста до кончиков ушей. Я каталась по полу, плакала, не замечая ухмылявшегося Тардифа, который как раз вошёл в камеру. Когда плакать уже не было сил, гиен пнул меня под бок и поставил на четвереньки. Быстро высвободив из толстого шерстяного покрова свой член, он гордо продемонстрировал его мне и заявил, что сейчас поимеет меня в попку. Для того чтобы я не мешала ему своим криком, он натянул на меня тугой намордник, а сам пристроился сзади. Когда его толстый, но ещё вялый член вошёл в отверстие под хвостом, я вздрогнула всем телом и попыталась было сопротивляться, но Тардиф ударил меня чем-то по всё ещё болевшей после ужасной пытки спине и продолжил своё грязное дело. Постепенно его орган крепчал, а мне становилось всё больнее и больнее от каждого движения. Ни о каких приятных ощущениях речи быть не могло, но мой насильник явно получал удовольствие. Когда он наконец кончил, то сначала нежно погладил, а потом грубо и сильно ударил меня по ягодице. На моих глазах выступали слёзы, тесный намордник давил на пасть. Из ануса капали вязкие капли спермы, разодранная спина снова начала кровоточить. До этого я была девственницей, и хотя так ею пока и осталась, но я никогда не представляла себе, что свой первый половой акт будет для меня ужасной пыткой…
Главарь успокоился и отдышался, потом схватил меня за ошейник и куда-то потащил. Лапы путались в короткой цепи кандалов, по дороге я несколько раз падала, но Тардиф поднимал меня прямо за ошейник, и каждый раз три острых шипа впивались мне в шею. К счастью, они были не настолько длинными, чтобы проколоть мне горло, но каждое их прикосновение было очень болезненным.
Гиен притащил меня голую, скованную и унижённую в какой-то зал, посреди которого стояла крестообразная дыба. Меня сразу повели к ней, где и распяли в откровенной позе перед целой толпой гиен. От такого унижения из моих глаз капали слёзы, но ни вскрикнуть, ни даже нормально вздохнуть я не могла: мешал намордник. Прямо при мне гиены стали пировать и что-то отмечать. Я терпеливо ждала, когда меня освободят или хотя бы обратят на меня внимание. Это произошло ближе к концу пира, когда один из гиен грубо и нагло лишил меня девственности. То ли он выиграл какой-то спор, то ли просто всех запугал, но, подойдя к дыбе, он спустил штаны и безо всяких предупреждений овладел мною. Потеря девственности в плену у врага, будучи распятой на дыбе, показалась мне самой ужасной пыткой. Наручники и кандалы крепко держали запястья и лодыжки, на шее болтался стальной ошейник, морду стягивал тугой кожаный намордник, а меня насиловали при всех, как бессловесную куклу…
Потом был второй, но слёзы уже были выплаканы, и я даже не попыталась сопротивляться. Это продолжалось больше трёх часов. Моим телом удовлетворились все: я насчитала пятьдесят и ещё двадцать. Всех я запомнила и помню до сих пор. В конце пира один гиен сжалился надо мной и, сняв намордник, накормил объедками шикарного пира, но мне было уже всё равно, что есть…
Потом я очень долго ничего не видела и не слышала, лишь холод каменного пола своей темницы, стальные кольца на конечностях и постоянное покалывание в шее. Я не знаю, сколько прошло времени, сколько дней или недель я пробыла там…
Меня вытаскивали, пытали ради забавы и каждый раз насиловали. Когда с меня снимали строгий намордник, я умоляла гиен убить меня, но они только хохотали. Я пыталась не есть, чтобы умереть от голода, но еду насильно впихивали мне в глотку. Кандалы, ошейник, насилие и боль — вот что осталось в моей жизни. Глаза болели от света после долгого пребывания во тьме, а лапы могли находиться только за спиной. Каждый день, каждый час, каждую минуту, лёжа в темноте на холодном каменном полу, я теряла частички здорового смысла и постепенно сходила с ума…
Один год, три месяца, 28 дней назад…
Чак
— ВСЕХ?!!
— Да, Чак, прости… — разведчик понурил голову.
— Ты лжёшь! Это неправда!
— Я никого не видел…
— Так ищи лучше!
— Чак, я облазил всё, но ни одного пленного не заметил.
— О нет… Нет, нет, НЕТ! Этого не может быть!
— Прости, Чак… — разведчик вздохнул. — Но все твои дети мертвы.
Несмотря ни на что, несмотря на то, что меня окружали самые сильные воины клана…
Я заплакал…
Один год, два месяца, 20 дней назад…
Закончился месяц траура по погибшим, жизнь в клане вернулась в обычное русло. Но для меня траур будет длиться вечно…
Один год, один день назад…
Густав бежал со всех лап, спотыкаясь, крича что-то невразумительное и размахивая лапами. Когда он добежал, то рухнул передо мной на колени от усталости и быстро, насколько хватила дыхания, проговорил:
— Флёр… она жива!!
За один час я собрал двадцать воинов и вооружил их. За один день почти непрерывного бега мы достигли территории гиен.
По словам Густава, она была в темнице, но он не знал, где конкретно.
Я обнажил оба своих меча, приготовившись к битве. Весь отряд ураганом влетел в темницу и, уничтожая всех на своём пути, очистил подвал от врагов. Оставалось только найти её камеру. Ближе к концу подвала я наткнулся на какого-то гиена, прижал его к стенке и скрестил мечи у его шеи:
— Где она? — прошипел я сквозь зубы.
— А, ты пришёл за лисицей… — гиен рассмеялся. — А ты уверен, что сегодня твоя очередь её иметь?