Ошибка канцлера
Шрифт:
– Да что ты, матушка, как это я ему скажу – язык ведь не повернется.
– Так тебе что, моя воля не закон? Умничать вздумала? До обеда все подождете – терпения хватит. Не видишь, с Алексеем Петровичем у меня дела. Ступай, Мавра Егоровна, нечего зря притолоку-то подпирать, и так крепкая. Где твои бумаги, вице-канцлер?
– Я, ваше величество, взял на себя смелость, чтобы не утруждать вас чтением маловажных подробностей, заложить места, неопровержимо свидетельствующие...
– Знаю, какие места найдешь – не ошибешься. „Любовь ее – самые безделицы, а прежде всего перемены туалета по четыре-пять
– Вы дальше, дальше взгляните, ваше величество!
– Погоди ты, дай точно разобраться. „Увеселение для нее самое излюбленное окружать себя всяким подлым сбродом, лакеями, с которыми она проводит время во внутренних покоях своих, избегая даже придворного общества, в котором чувствует себя значительно хуже“. Вот, значит, как, маркиз! Где уж цесаревне русской обхождение знать. Как же сватали ее за короля-то вашего, за Людовика XV, как же ее руки для принца Шартрского просили? Женой-то, выходит, вместе с приданым российским хороша была бы, а как сама по себе царствовать стала, так рылом не выходит. Ой, пожалеешь, маркиз, о неучтивых своих словах, горько пожалеешь!
– Вот здесь еще, ваше величество: „А зло, которое от того происходит, весьма велико есть, ибо она, будучи погружена в таком состоянии...“
– Каком это?
– С придворными вашими, которых господин маркиз и за дворян не считает. „...будучи погружена в таком состоянии, думает, когда она себя тем забавляет, что ее подданные к ней более адорации иметь будут и что потому она меньше их опасаться имеет. Всякая персона высшего ранга нежели те, с которыми она фамильярно обходится, в то время ей неприятна“.
– Дай сама погляжу. „Былая привлекательность... расползающаяся фигура... обвисший подбородок... желтоватая кожа...“ Нечего больше мне здесь глядеть – все! Твое это, Алексей Петрович, дело, а чтоб маркиза и духу не было в Петербурге.
– Это будет довольно затруднительно, ваше величество.
– Знать ничего не хочу! Сейчас чтоб сбирался. Пусть в Париже перед королем суды свои выносит, пусть королеву французскую судит, а мне такого посланника не надобно!
– Государыня, должен быть претекст – причина какая, чтоб удалить посла.
– Вот и ищи причину. По мне, каждая хороша.
– Если позволите, государыня, в соответствии с истиной, я бы сказал о вмешательстве во внутренние дела державы вашей.
– Вот и верно. Не для того он здесь сидел, чтоб меня судить, а чтоб с империей моей дружбу водить. Вздумал сплетни плести, пускай вон идет, и чтоб ноги его больше в России не бывало.
– Государыня-матушка, я тут ушам своим не поверил – поди, перепутала Мавра Егоровна чего – будто не желаешь меня видеть.
– А, это ты, Алексей Григорьич, войди, войди, кстати пришел. И ты, Мавра Егоровна, заходи. Хочу вам канцлера империи Российской представить. Знакомьтесь – Алексей Петрович, граф Бестужев-Рюмин, прошу любить да жаловать.
– А как же дела с маркизом-то, матушка, дипломатические ведь, крику на всю Европу не оберешься!
– Верно сказал, Алексей Григорьич, крику много будет, как маркиз отсюда выезжать станет.
– Как – выезжать? Почему?
– Потому что не посол он здесь больше! Не желаю такого посла! Вот канцлер сейчас указ заготовит, тут и подпишу.
– Матушка, государыня, погоди, дай с мыслями собраться, словом с тобой перекинуться.
– А чего мне с тобой, Алексей Григорьич, словами-то кидаться по таким делам. Это уж как канцлер – ему одному со мной и толковать. Вы лучше с Маврой к столу отправляйтесь, время уже, а мы с Алексеем Петровичем все вмиг кончим. Да все забываю спросить тебя, Алексей Петрович, как церковь-то твоя московская?
– Растет, государыня, к куполам подходит. Имею надежду, что в строительстве не слишком от собора Преображенского отстает. Бог даст, скоро на освящение просить ваше величество всеподданнейше и всеусерднейше осмелюсь.
– Непременно, канцлер, к тебе непременно.
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Милорд, 7 марта скончалась принцесса Анна.
– Через четыре с половиной года после воцарения императрицы Елизаветы. Императрице это время, вероятно, показалось вечностью. Но тем не менее приходится признать – Елизавете положительно везет. Со смертью Анны проблема Брауншвейгской фамилии в значительной мере теряет свою остроту.
– Да, Анна отличалась редким упорством, когда, несмотря ни на какие посулы, не согласилась отречься от престола за сына.
– Просто ей хватило здравого смысла понять – никакие посулы ни в каком случае не были бы осуществлены. Сохраняя за сыном право на престол, она сохраняла жизнь всей семьи.
– Жизнь в тюремных условиях!
– У меня давно сложилось впечатление, что чем хуже условия жизни, тем сильнее человек начинает цепляться за свое существование.
– Парадокс натуры.
– Я бы сказал – ее закон, благодаря которому человек способен выжить, а человеческий род продолжать свое существование.
– А стимул?
– Надежда. Самая обыкновенная надежда, Гарвей, которая для каждого облекается в свои одежды. Побывав во дворце, имея провозглашенного императором сына, принцесса имела все основания рассчитывать на чудесный поворот судьбы. И откровенно говоря, если бы престол Священной Римской империи принадлежал не Фридриху II, а Марии Терезии, надежды ее приобрели бы достаточную реальность.
– Но пока Мария Терезия сама нуждается в помощи и безрезультатно добивается от союзников вмешательства, чтобы самой утвердиться на престоле.
– Все верно, но вы же сами себе и ответили: пока. Вот это „пока“ и позволяло принцессе жить. Да, вы не сказали, что стало причиной ее смерти.
– Официально – тяжелая лихорадка, в действительности – родильная горячка. Пятые роды в ее двадцать восемь лет и безо всякой медицинской помощи. Анне было отказано даже в повивальной бабке.
– Ребенок жив?
– Бестужев не сомневается.
– Мальчик?
– Да, уже третий сын. В прошлом году принцесса разрешилась мальчиком, которого назвали Петром. Сейчас к принцу Петру присоединился принц Алексей.