Осип Мандельштам: Жизнь поэта
Шрифт:
«Записывая под диктовку „Разговор о Данте“, – вспоминала Надежда Яковлевна, – я часто замечала, что он вкладывает в статью много личного, и говорила: „Это ты уже свои счеты сводишь“. Он отвечал: „Так и надо. Не мешай…“» [644] Главный воронежский собеседник Мандельштама, Сергей Рудаков, в письме своей жене выскажется еще определеннее: «…занимаюсь „Разговором о Данте“ (собственно, „о Мандельштаме“, т<о> е<сть> Данта там нет, – очень мало, если есть)». [645] Все же суждение Рудакова слишком категорично. «Разумеется, в этюде Мандельштама немало полемически заостренного, немало односторонности „первооткрывателя“. Но также несомненно, что от его этюда исходит сильный и резкий свет на многие важные грани поэмы <Данте „Божественная комедия“>, оставшиеся темными при традиционном, „пластическом“ освещении», – писал выдающийся литературовед
644
Мандельштам Н. Вторая книга. С. 248.
645
О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935–1936). С. 445.
646
Пинский Л. Е. Послесловие // Мандельштам О. Разговор о Данте. М., 1967. С. 65. Подробнее об этом эссе Мандельштама см. также, например: Гаспаров М. Л. Поэт и культура. Три поэтики Осипа Мандельштама. С. 47–49.
Бескомпромиссно «сводя счеты» с многочисленными оппонентами (особенно досталось Блоку), Мандельштам в своем «Разговоре о Данте» заочно «примирился» с теми двумя поэтами, с которыми у него были связаны самые сладкие и самые горькие крымские воспоминания. В пятой главке эссе он доброжелательно процитировал эмигрантку Марину Цветаеву (111:239). А в одном из отброшенных фрагментов своего «Разговора о Данте» с чувством рассказал о могиле Максимилиана Волошина (с которым он, впрочем, коротко, но дружелюбно свиделся еще в январе 1924 года): «Только сам М<аксимилиан> А<лександрович> – наибольший, по словам плотника, спец в делах зоркости – мог так удачно выбрать место для своего погребения» (111:411).
Тем не менее история взаимоотношений Мандельштама с Волошиным на этом не закончилась. Встретив в 1937 году в Московской консерватории на концерте пианиста Софроницкого Анну Ивановну Ходасевич и услышав от нее горестное известие об аресте, за распространение волошинских стихов, молодого математика Даниила Жуковского, Осип Эмильевич не нашел ничего лучшего, как ответить: «Так ему и надо – Макс плохой поэт». [647]
Нужно сказать, что Италия в лице мастеров флорентийской и венецианской школ XVI века заняла бы почетное место на карте не только литературных Мандельштамовских приоритетов, но и его предпочтений в европейской живописи. [648] Попробуем теперь кратко наметить общие контуры этой воображаемой карты, опираясь главным образом на стихи, прозу и письма самого поэта. [649]
647
Цит. по: Видгоф Л. М. Москва Мандельштама. Книга—экскурсия. М., 1998. С. 273.
648
Из произведений восточных художников Мандельштам упоминает только «гравюру Хокусая» в эссе 1922 года «Девятнадцатый век» (II: 269).
649
О манделынтамовском восприятии живописи см. прежде всего: Кантор Е. В теплокрылатом воздухе картин: Искусство и архитектура в творчестве О. Э. Мандельштама//Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 59–68.
Живопись сравнительно поздно, лишь в начале 1920–х годов, отвоевала себе значительное место в художественном мире Мандельштама. В его стихах и статьях периода «Камня» обнаруживается поразительно мало мотивов, восходящих к изобразительному искусству. Это намек на картину Джорджоне «Юдифь» в финале стихотворения «Футбол» (1913):
Не так ли кончиком ноги Над теплым трупом Олоферна Юдифь глумилась…да еще пассаж о «кукле, сделанной руками волшебника Леонардо для какого—нибудь князя итальянского Возрождения» в рецензии на «Фамиру—Кифареда» И. Анненского (1:192).
«Юдифь Джорджоне», улизнувшую «от евнухов Эрмитажа», встречаем и в Мандельштамовской повести «Египетская марка» 1927 года (11:482), а в его заметке об Александре Блоке 1922 года упомянута картина Джорджоне «Концерт», хранящаяся «в Palazzo Pitti* (11:238). В стихотворении Мандельштама „Еще далёко мне до патриарха…“ (1931) в орбиту зрения поэта попадают два других великих художника—венецианца эпохи Позднего Возрождения:
Дивлюсь рогатым митрам Тициана И Тинторетто пестрому дивлюсь За тысячу крикливых попугаев.О
В воронежских Мандельштамовских стихотворениях появятся еще два флорентийских гения – Рафаэль:
Улыбнись ягненок гневный с Рафаэлева холста…и – дважды – Микеланджело Буонарроти:
А небо, небо – твой Буонарроти…(«Я должен жить, хотя я дважды умер…»)
Все твои Микель Анджело, сироты, Облеченные в камень и стыд, — Ночь, сырая от слез, и невинный Молодой, легконогий Давид, И постель, на которой несдвинутый Моисей водопадом лежит, — Мощь свободная и мера львиная В усыпленьи и рабстве молчит.(«Рим») [650]
650
«Образ Рима – синтетический: на самом деле микеланджеловские Давид и Ночь (из капеллы Медичи, памятная скорбным четверостишием самого Микеланджело „…О, в этот век преступный и постыдный… отрадно спать, отрадней камнем быть“) находятся не в Риме, а во Флоренции» (Гаспаров М. Л. Комментарий // Мандельштам О. Стихотворения. Проза. М., 2001. С. 810).
За все великое испанское искусство XVI века в текстах Мандельштама представительствует лишь «козлиная испанская живопись», упоминание о которой встречаем в «Египетской марке» (11:477). Немецкое и нидерландское Возрождение было и вовсе обойдено вниманием поэта. [651]
Куда больше повезло голландцам XVII века. Рембрандту посвящены две выразительные строки стихотворения «Еще далёко мне до патриарха…»:
Вхожу в вертепы чудные музеев, Где пучатся кощеевы Рембрандты, Достигнув блеска кордованской кожи…651
В мемуарах Натальи Штемпель рассказывается о том, что Мандельштам часто «останавливался перед маленькой картиной Дюрера» в Воронежском музее изобразительных искусств (Штемпель Н. Мандельштам в Воронеже. С. 41).
и одиннадцатистрочное воронежское стихотворение 1937 года:
Как светотени мученик Рембрандт, Я глубоко ушел в немеющее время, И резкость моего горящего ребра Не охраняется ни сторожами теми, Ни этим воином, что под грозою спят. Простишь ли ты меня, великолепный брат, И мастер, и отец черно—зеленой теми, — Но око соколиного пера И жаркие ларцы у полночи в гареме Смущают не к добру, смущают без добра Мехами сумрака взволнованное племя. [652]652
Подробнее об этом стихотворении см. прежде всего: Лангерак Т. Анализ одного стихотворения Мандельштама («Как светотени мученик Рембрандт») // Russian Literature. 1993. № 33. P. 289–298.
В другом воронежском Мандельштамовском стихотворении, «Пластинкой тоненькой жиллета…» (1936), в проникновенных строках словесно воспроизводятся пейзажи младшего рембрандтовского современника Якоба Ван Рейсдаля:
Вы, именитые вершины, Дерев косматых именины, — Честь Рюисдалевых картин…Трудно сказать, репродукцию с какой именно картины и какого именно художника, но явно работу кого—то из «малых голландцев», рассматривает герой Мандельштамовской «Египетской марки» Парнок на перегородке у портного Мервиса: «Дальше изображены были голландцы на ходулях, журавлиным маршем перебегающие свою маленькую страну» (11:468).