Осип Мандельштам: Жизнь поэта
Шрифт:
Нужно еще отметить, что одним из полемических источников для образов «грязи» и «крови», сочетающихся в предпоследней строфе Мандельштамовского стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков…», возможно, послужило выступление поэта Александра Безыменского на VI съезде Советов СССР, опубликованное в «Правде» и в «Известиях» 16 марта 1931 года, накануне начала работы Мандельштама над своим «волчьим» стихотворением. В речи Безыменского, как и в фельетоне Пильняка, была использована знаковая для эпохи метафора «живые мертвецы». «В настоящее время, – утверждал Безыменский, – традиция воспевания всего того отвратительного, что создавало нищету и забитость крестьянина, продолжают кулацкие поэты типа Клюева и Клычкова, поэты, которые прикрываются некоторыми напудренными под марксизм критиками, поэты, которых я не могу иначе назвать как стихотворными мертвецами». [554]
554
Правда. 1931. 16 марта. С. 3; Известия. 1931. 16 марта. С. 3.
Завершалась
Может быть, именно в Безыменского, не в последнюю очередь, метила хлесткая строка о «трусе» из стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков…»? Напомним, что в «Путешествии в Армению» истовому поэту—комсомольцу посвящен развернутый, тайно издевательский пассаж [556]
555
Там же.
556
Подробнее см.: Флейшман Л. С. Эпизод с Безыменским в «Путешествии в Армению» // Slavica Hierosolymitana. 1978. Vol. 3. P. 194–195. Интересно, что в «Путешествии в Армению» про Безыменского сообщается, что «он жил на струне романса» (III: 197), а про стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков…» Мандельштам, по свидетельству жены, «говорил, что это вроде романса» (Мандельштам Н. Я. Комментарий к стихам 1930–1937 гг. С. 403).
В таких стихотворениях Мандельштама апреля 1931 года, как «Нет, не спрятаться мне от великой муры…», «Неправда» и уже упоминавшемся «Я пью за военные астры…» неприятие окружающей действительности было столь велико и лично окрашено, что оно просто не могло найти себе точных соответствий в советских газетах того времени. Отметим лишь, что в Мандельштамовском стихотворении «Рояль» (16 апреля 1931 года) почти наверняка идет речь об одном из двух концертов пианиста Генриха Нейгауза, так анонсировавшихся «Известиями»: «Госуд<арственный> Академич<еский> Большой театр Союза ССР. 7 и 8 апреля, в 1 час дня, симфонические концерты. Дириж<ер> Игнац Вагхальтер. Исп<олняют> оркестр ГАБТ СССР и Г. Нейгауз. В прогр<амме>: Бетховен 3–я симф<ония> (героическая), 5–й конц<ерт> для ф<орте>п<иано> с орк<естром>, Брамс 1–я симфония». [557]
557
Известия. 1931. 4 апреля. С. 4.
Однако в двух своих длинных стихотворениях – «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…» (май – 4 июня 1931 года) и «Еще далёко мне до патриарха…» (май—сентябрь 1931 года) – Мандельштам вернулся к заинтересованному диалогу с советской современностью и с советской прессой.
В первом стихотворении присутствует прозрачный намек на мартовский процесс «Союза бюро РСДРП (меньшевиков)»: здесь изображается цыганка, на поводу у которой «арестованныймедведь гуляет – / Самой природы вечный меньшевик».Еще через две строки поэт дает не слишком лестную характеристику чересчур легко меняющему свой облик, «жуликовато» конъюнктурному времени:
Я подтяну бутылочную гирьку Кухонных, крупно—скачущих часов. Уж до чего шероховато время, А все—таки люблю за хвост его ловить: Ведь в беге собственном оно не виновато Да, кажется, чуть—чуть жуликовато.Эти Мандельштамовские строки, как представляется, должны быть поставлены в контекст групповой идеологической полемики, вылившейся на страницы «Литературной газеты» в апреле 1931 года. Сначала Николай Асеев напечатал в газете выдержанную в лефовском духе и содержавшую прямые отсылки к Маяковскому статью «Мои часы ушли вперед»: «Мои часы уходят вперед. Я купил их в распределителе по ордеру. Они собраны уже на советской фабрике. В первый же день хода они ушли вперед на двадцать минут. Ничего. Я доволен своими часами. Пусть только они не отстают. С ними я не опаздываю. <…> „Наш бог – бег, сердце – наш барабан“. <…> мои часы ушли вперед. Переводить ли мне их каждодневно? Развинчивать ли их, копаться ли в них самому или отдать в починку – новые, только пущенные, не желающие отставать от своего времени? Нет, чинить я их никому не отдам. И сам копаться не буду. Они сделаны на советской фабрике. И с ними я не опоздаю». [558] Затем Асееву с ортодоксальных советских позиций ответил Илья Сельвинский: «Часы на кремлевской башне бьют полден<ь> как раз в тот момент, когда солнце находится в зените. Двенадцать ударов – и куранты вызванивают „Интернационал“. Это символ того, что большевистский циферблат находится в полном соответствии с объективной реальностью. Поэтому он и большевистский. И если какая—нибудь деталь механизма, пораженная оппортунистической ржавчиной, начинает задерживать ход хотя бы на секунду, она моментально извергается вон. И если другая деталь, вырвавшись из общего строя, начинает кружиться в левацком танце и заторапливать бег машины – она выбрасывается туда же, куда и первая». [559]
558
Асеев Ник<олай>.Мои часы ушли вперед//Литературная газета. 1931. 9 апреля. С. 2.
559
Сельвинский И. О часах, о времени, об организации ЛОСП. В порядке постановки вопроса//Литературная газета. 1931. 24 апреля. С. 2.
Мандельштам в своем стихотворении, как видим, отказался и от сверхсовременной метафоры Асеева и от сервильной метафоры Сельвинского, предпочтя наручным советским часам и кремлевским курантам допотопные ходики.
И все же в третьей от конца строфе стихотворения «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…» поэт с вызовом заявил:
Пора вам знать: я тоже современник, Я человек эпохи Москвошвея, Смотрите, как на мне топорщится пиджак, Как я ступать и говорить умею! Попробуйте меня от века оторвать, Ручаюсь вам – себе свернете шею!Уже давно было замечено, что в зачине стихотворения Мандельштама «Еще далёко мне до патриарха…» перефразируется «Еще как Патриарх не древен я…» Евгения Баратынского. По точному наблюдению Д. И. Черашней, перефразируется эта строка в духе злободневности: в июле 1931 года в советскую Россию приехал Бернард Шоу. 26 июля в Колонном зале Дома союзов в Москве было с помпой отпраздновано его 75–летие. [560] Почтенный возраст Шоу акцентировался во всех корреспонденциях о его пребывании в СССР. Процитируем, для примера, репортаж о встрече писателя в Москве: «…появляется Шоу – высокий прямой старик с белой бородой». [561] Следовательно, современник должен был понимать Мандельштамовскую строку приблизительно так: пусть мне не оказывают столь пышных почестей, как Бернарду Шоу… Сравним в «Четвертой прозе» ремарку о визите в октябре – ноябре 1928 года в СССР французского поэта Шарля Вильдрака: «Французику – Шер мэтр – дорогой учитель, а мне – Мандельштам, чеши собак. Каждому свое» (111:178).
560
См.: Черашняя Д. И. Московские белые стихи как смысловое единство // Черашняя Д. И. Поэтика Осипа Мандельштама: Субъектный подход. Ижевск, 2004. С. 171.
561
Дека. Бернард Шоу в Москве //Литературная газета. 1931. 25 июля. С. 1.
Без всяких дополнительных комментариев современник Мандельштама должен был понять и о какой конкретно «фильме воровской» идет речь во второй строфе стихотворения «Еще далёко мне до патриарха…»:
Когда подумаешь, чем связан с миром, То сам себе не веришь: ерунда! Полночный ключик от чужой квартиры, Да гривенник серебряный в кармане, Да целлулоид фильмы воровской.
Шестнадцатого мая 1931 года в столице состоялся закрытый общественный просмотр первой звуковой советской кинокартины «Путевка в жизнь» режиссера Н. Экка. [562] В фильме рассказывалось о перековке бывших беспризорников под руководством мудрого партийного работника. Украшением картины стала роль вора Жигана, исполненная молодым Михаилом Жаровым. С 1 июня 1931 года «Путевка в жизнь» широко пошла по экранам Москвы. [563]
562
См.: Вечерняя Москва. 1931. 15 мая. С. 4.
563
Там же. 27 мая. С. 3.
Новые для жизненной позиции Мандельштама идеологические оттенки вводятся в стихотворение «Еще далёко мне до патриарха…» при помощи утрированно советских, положительно заряженных реалий:
Люблю разъезды скворчащих трамваев, И астраханскую икру асфальта, Накрытую соломенной рогожей, Напоминающей корзинку асти, И страусовы перья арматуры В начале стройки ленинских домов.Одним из подтекстов этих строк и всего стихотворения в целом, возможно, послужила малоизвестная «Москва» (1920–1923) Мандельштамовского знакомца Филиппа Вермеля:
На площадях, на улицах кипенье Народа напряженней, чем когда—то. Гудит трамвай. Впервые прошлым летом В котлах асфальт варился, маляры Работали на обветшалых крышах. Как грязно, жалко все кругом, – но скоро На месте пустырей домов громады Воздвигнутся, преображая вид Раскинувшейся широко столицы. Как я люблю толкаться среди шума По улицам кривым, холмистым, скользким. Мороз крепчает, градусов пятнадцать, — Стоит на небе красный тусклый шар, И я впиваю тусклое блистанье И новой жизни свежее дыханье. [564]564
См.: Вермель Ф. Ковш. М., 1997. С. 30. На пушкинский подтекст («Какая ночь! Мороз трескучий…») в обоих стихотворениях мое внимание было любезно обращено Н. Н. Мазур.