Оскал дракона
Шрифт:
Затем Стаммкель снова поднялся на стол, взял топор, и в его огненно-рыжей бороде показалась улыбка, а у меня опять засосало под ложечкой. Я знал, что он с лёгкостью проделает то же самое, и когда у него получилось, зал огласился дружным ревом; мне показалось, что даже стропила задрожали, а Паллиг, сидя на моем высоком кресле, довольно поглаживал жидкую бороденку и улыбался.
Пока все было в порядке, но состязание будет продолжаться до тех пор, пока кто-то из этих двоих не устанет или у кого-то не дрогнет рука. Хотя у Финна, видимо, была другая идея, он подмигнул мне, как Ботольв в свое время, и у меня пересохло во рту.
Он вскочил на стол и взял Дочь Одина в левую руку. Зрители зашушукались, словно мотыльки зашуршали крыльями в темноте. Обычно воины — правши, но левая рука Финна тоже была сильна, и таким образом он повысил ставки.
Он поднял топор в левой руке, свет факелов поблескивал на гладкой и блестящей рукояти, затем медленно стал опускать клинок к лицу, подался к нему, словно цветок к дождю, словно ребенок к матери. Я заметил, как его рука на миг дрогнула, и чуть не намочил штаны. Затем Финн поцеловал клинок — это оказался более трудный поцелуй, чем раньше, но не настолько, чтобы на губах показалась кровь.
Раздалось несколько удивленных возгласов, потому что некоторые из присутствующих знали, какой силой и выдержкой надо обладать для этого состязания, и Финн, спрыгнув на утрамбованный земляной пол, с бесстрастным лицом, словно древний утес, передал топор Стаммкелю.
Великан принял топор, нахмурившись. Неужели в его глазах мелькнула неуверенность? Я ухватился за эту соломинку, когда Стаммкель взобрался на стол и также взял топор в левую руку. Он поднял его и поморщился, мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Он заколебался. Видимо, запястье его левой руки слабее правой!
Финн подумал то же самое и ухмыльнулся, уставившись великану в глаза, чтобы поднажать сильнее. Стаммкель нерешительно поднял топор выше, и его рука дрогнула. Зрителии тоже заметили это и разочарованно застонали, улыбка Финна стала еще шире, и Стаммкель это заметил.
Затем, к моему ужасу, в рыжей бороде появилась улыбка. Великан твердой рукой поднял топор еще выше, затем плавно опустил его, нежно поцеловав клинок, и с легкостью спрыгнул на пол.
— Тебе следовало бы знать, малыш, — сказал он Финну, — что я сражаюсь двумя топорами, по одному в каждой руке, и мне это нравится.
Дружный рев и вопли продолжались довольно долго, я плюхнулся на лавку, как пустой бурдюк из-под вина. Паллиг бросил на меня взгляд, радость победы разлилась по его лоснящемуся лицу.
Я видел и лицо Финна, твердое как гранит, и это испугало меня еще больше. Он взял топор из рук Стаммкеля и замер. А затем другой рукой взял второй, собственный топор рыжебородого великана, и вскочил на стол.
Мое сердце заколотилось так сильно, что его стук наверняка услышали те, кто находился рядом. Финн развел руки, в каждой по топору, один тяжелее другого, что делало трюк почти невозможным, как мне показалось. Затем он посмотрел сверху вниз на Стаммкеля, на лице которого отразился интерес и что-то вроде уважения.
— Для настоящего поцелуя нужны две пары губы, — произнес Финн и поднял вверх оба топора.
Я надеялся, что скальд наблюдает за этим, потому что если кто-то из Обетного Братства и заслуживает хорошей саги, так это Финн, со своим поцелуем двух Дочерей Одина одновременно. Он начал опускать клинки, и мне пришлось плотно стиснуть зубы, чтобы не закричать, когда один из топоров, левый, собственный топор Стаммкеля, повело сначала влево, а затем вправо. Но Финн справился, и обе Дочери Одина, нежно, как истинные девы, поцеловали его губы.
Теперь зал буквально утонул в неистовом реве. Я обнаружил, что и сам ору, потеряв всякое достоинство ярла, Финн спрыгнул на пол и оперся на рукояти обоих топоров.
Стаммкель, надо отдать выдержке великана должное, кивнул раз, другой. Шум стих — все знали, как создаются легенды, ведь сейчас они как раз были свидетелями этого и не хотели пропустить ничего, ни слова.
— Я вижу, ты целуешься хорошо, — произнес Стаммкель, — для мальчика. А сейчас позволь показать, как это делают мужчины.
Его фраза прозвучала высокомерно, что меня несколько разозлило. Ведь не мог же он и впрямь повторить то же самое? Не один здравомыслящий человек не станет даже пытаться.
Но когда великан поднял оба топора и ощутил запястьями их разный вес, я понял, что у него получится. В мой живот словно плюхнулся холодный камень. Как теперь мы выйдем из этого положения?
Воронья Кость тоже понимал ситуацию. Он вскинул белобрысую голову, когда Стаммкель высоко поднял оба топора и зал взревел. Раздались ритмичные удары кулаков и кубков с элем о столы, воины начали выкрикивать его имя: Стамм-кель, Стамм-кель, Стамм-кель.
И когда великан начал опускать топоры у лицу, Воронья Кость немного выпрямился, совсем чуть-чуть, будто хотел получше рассмотреть этот величайший подвиг силы и мастерства, выказывая свое мальчишеское любопытство.
Центр тяжести стола сместился, он немного пошатнулся, а Стаммкель почувствовал это и тоже дрогнул. Правый топор, истинную Дочь Одина, повело. Он почти выровнял клинок, но богато украшенный топор был очень тяжел, немалый вес неумолимо тянул его вниз; Стаммкель с отчаянным криком отдернул голову в сторону, клинок чиркнул по щеке, выступила кровь, топоры с грохотом рухнули.
Финн тут же оказался рядом с великаном, ладонью вытер со стола капающую с поцарапанной щеки Стаммкеля кровь, и поднял руку вверх, показывая всем. Затем ухмыльнулся.
— Да, — сказал он. — Хороший шрам на щеке, сойдёт за боевую рану.
Стаммкель бросил взгляд на мрачного Паллига. Затем уставился на Воронью Кость, и мое сердце затрепетало, как безумная птица в клетке. В конце концов великан перевел взгляд на сияющее лицо Финна, и я ждал от него обвинений, ярости и крови. Я издал приглушенный стон — все пошло не так, как предполагалось.