Оскал смерти. 1941 год на восточном фронте
Шрифт:
Нам потребовалось всего лишь двенадцать самых первых дней кампании, чтобы прийти к неутешительному выводу о том, что в этой стране совершенно непригодны к применению практически все виды нашего транспорта. Конные повозки оказались слишком тяжелыми для нормального продвижения по этим невероятно безобразным дорогам. Наши прекрасные, породистые лошади слишком зависели от привычного полноценного питания и никак не могли окончательно акклиматизироваться в новых условиях. Особенно заметным это стало в ходе зимних боев. Тогда как немецкие лошади нуждались в слишком продолжительных перерывах для отдыха и усиленном питании — а подходящий корм для них, да еще и в достаточном количестве, имелся не слишком часто, — низкорослые русские лошадки прекрасно добывали себе подножный корм самостоятельно в виде травы по обочинам дорог и в лесах. Им вполне удавалось сохранять прекрасную форму и силу даже на скудном зимнем рационе, состоящем зачастую из пучка соломы, обдираемой ими коры придорожных деревьев и мха. Они, конечно, никогда не отказывались от предоставляемой им пищи, когда она была, но когда случалось, что ее не было, они никогда не проявляли ни малейших признаков беспокойства по поводу ее отсутствия и безропотно шли дальше. Они одинаково хорошо переносили и ужасающую жару, и трескучий мороз, а когда не было воды по причине, например, ее замерзания в колодцах, они с вполне довольным видом утоляли жажду снегом.
Они обладали совершенно потрясающими инстинктами. Во время снежных буранов они трогательно прижимались друг к дружке и таким образом спасали себя от пронизывающего ледяного ветра, а их и без того медведеподобные шкуры становились к зиме настолько мохнатыми и густыми, что не пропускали к коже ни единой снежинки. Они безошибочно распознавали глубокие колдобины под маскировавшими их снежными наносами и никогда не сбивались с твердой дороги, даже если она была неотличима по виду от окружавших ее сугробов. У них была уверенная поступь горных коз, и они жизнерадостно вышагивали на восток, тогда как наши лошади, имевшие значительно больший живой вес, постоянно увязали по самый живот в сугробах, которые сами же на свою беду и находили. Многие наши солдаты обязаны жизнью этим нашим маленьким, но великодушным и верным спутникам. Известно множество случаев, когда человек, безнадежно заблудившись в зимнем лесу или в безмолвной снежной пустыне, доверялся своей маленькой и мохнатой русской лошадке, и та неизменно выводила его обратно к людям. Очень часто, когда мы оказывались отрезанными от остальной части нашего подразделения и не имели с ними абсолютно никаких контактов, они спасали нас от голодной смерти ценой собственной жизни. Но с нашей стороны это было все равно что есть собственного друга.
Во время движения по направлению к русско-польской границе специально назначавшиеся наряды для проталкивания по бездорожью наших громоздких и тяжеловесных повозок на конной тяге продолжали обливаться обильным потом. Повозки эти были идеальны для передвижения по Франции, но для этой кампании оказались слишком малопригодными, а в ходе зимних боевых действий в условиях свирепых морозов вообще стали настоящей обузой. Нойхофф составил специальный доклад, в котором изложил все транспортные проблемы, затруднявшие наше продвижение. Нет никаких оснований сомневаться в том, что доклад этот был отправлен по назначению, однако никакой реакции за этим не последовало и ничего сделано не было. Создавалось впечатление, что Верховное главнокомандование предпочитало реагировать лишь на доклады о наших блистательных победах.
По стопам Наполеона
Дорога Наполеона оказалась и нашей дорогой. Теперь мы маршировали к Москве буквально по стопам наполеоновской армии 129-летней давности. И надо сказать, что двигаться по песчаным дорогам, ведшим нас в сторону Османской империи, было значительно проще.
Две трети поверхности этой дороги на восток были вымощены древними, но крепкими булыжниками, а оставшаяся треть, по обочинам, представляла собой плотно утрамбованный песок. Наши колонны двигались теперь легко и свободно: тяжелый транспорт — по вымощенной части дороги, а легкий, в том числе и наши маленькие невозмутимые лошадки, — по песчаным обочинам. Боковые линии дороги были отмечены высаженными вдоль них в то же, наверное, время высоченными березами, стоявшими подобно этаким древним отборным наполеоновским гвардейцам. Дорога, кстати, была вымощена булыжником в 1812 году по личной инициативе французского императора и руками специально доставленных им для этого корсиканских мастеров. 600 000 (шестьсот тысяч) человек, которых Наполеон вел в Россию по этой самой дороге одной цельной армией, представляли собой, должно быть, грандиозный и очень красочный людской поток. Достичь предместий Москвы в ту ужасную зиму удалось только девяноста тысячам из шестисот, а обратно на родину смогли добраться лишь несколько сотен человек.
Внешне наши солдаты, облаченные в однообразную тускло-коричневую полевую униформу, являли собой, должно быть, лишь невзрачную тень той блистательной наполеоновской армии. И тем не менее было вполне естественным, что мысли, наверное, каждого человека, следовавшего по этой дороге, были заняты в те часы маленьким корсиканцем, чьи пылающие честолюбивые амбиции оказались бесславно затушенными снегами и льдами русской зимы. Призраки императорской французской армии, казалось, незримо следовали вместе с нами вдоль обочин дороги, и спины наших солдат наверняка неоднократно поеживались при воспоминаниях о картинках из школьных учебников истории, иллюстрирующих ужасное поражение французской армии в 1812 году.
Размышлял об этом и Кагенек, критически сравнивая продвижение французов с нашими собственными успехами.
— Наполеон не вступал в контакт с врагом, за исключением, конечно, эпизодических стычек с арьергардом русских, — проговорил он, выражая всеобщее настроение, — до тех пор, пока не вышел на линию обороны Москвы у Бородино.
— А как же вы тогда объясните его огромные потери в живой силе по пути к Москве? — живо поинтересовался Якоби, один из офицеров Кагенека.
— Их погубили огромные расстояния, — ответил Кагенек. — Наполеон просто не сумел обеспечить должное снабжение их всем необходимым.
— He забывайте и о болезнях! — очень своевременно вставил я. — Знаете ли вы о том, что, например, во время войны 1870 года от болезней умерло в четыре раза больше людей, чем погибло собственно в ходе самих боев? Так какими же тогда должны были быть, по-вашему, потери Наполеона? В особенности от дизентерии, холеры, тифа в летнее время и сыпного тифа зимой, не говоря уже об обморожениях. Сыпной тиф, если уж на то пошло, оказался вообще главным бичом наполеоновской армии — они имели от него просто-таки ужасающие потери. Да даже сегодня двадцатилетние еще могут проскочить через эту напасть, а сорокалетние или пятидесятилетние, если их не вакцинировать, практически обречены.
— А какова причина сыпного тифа? — еще более обеспокоенно поинтересовался Якоби.
— Вши. Но заболевание могут переносить только инфицированные вши. И, поверьте, нам предстоит сразиться еще и с ними. Иначе они нас просто-напросто погубят.
— А как же прививки?
— Сыворотки на всех не хватит. В лучшем случае мы, возможно, сможем вакцинировать 5 процентов личного состава всей германской армии. А может, имеющегося количества сыворотки хватит как раз на то, чтобы вакцинировать наиболее предрасположенных к заболеванию.
— А ты, Хайнц, вакцинирован? — спросил у меня Кагенек.
— Нет. Но я не думаю, что это будет столь уж необходимо до тех пор, пока я нахожусь в столь чистоплотной и соблюдающей гигиену компании, как наша. В особенности если Больски избавится наконец от привычки то и дело чесаться у себя в шевелюре.
Больски в ответ и бровью не повел — как если бы он не расслышал или не понял моего недвусмысленного намека.
— А какое вообще значение имеют для нас расстояния?! — вместо этого вдруг запальчиво и как-то даже требовательно воскликнул он.
— Чертовски огромное, — проворчал Кагенек. — Такое же, какое они имели для Наполеона.
— Чепуха! — презрительно процедил Больски. — Сейчас двадцатый век, и наш фюрер — Адольф Гитлер, а не Наполеон.
— И что же из этого следует? — спросил Якоби.
— А то, что мы располагаем величайшей армией, во главе которой стоит величайший военный гений всех времен! Расстояния теперь не имеют никакого значения! — принялся заученно вещать Больски, распаляясь до величайших же высот своего ораторского «искусства». — Давайте не забывать: мы — не какие-то там обезличенные дротики, брошенные наудачу в толпу врага, которые могут попасть, а могут и не попасть в свою цель. Мы — разящий меч новой Германии, который вложен в лучшие руки фатерлянда, и, будучи призванными на его защиту, мы готовы крушить и разить наших врагов до их полного уничтожения!