Осколки памяти
Шрифт:
— Натали, — опять позвала я и вошла в комнату.
И тут мир вокруг меня взорвался. В глазах заплясали яркие искры, а потом все вокруг погрузилось во тьму.
Я не сразу вспомнила, что произошло и где нахожусь. Очень болела голова, перед глазами плыли радужные пятна. Когда зрение восстановилось, то я обнаружила, что вижу незнакомый беленый потолок в темных трещинах. Побелка местами пожелтела, а местами и вовсе отвалилась. Ни в госпитале, ни тем более дома такого безобразия я увидеть бы не смогла. Тут воспоминания вернулись ко мне. Похищение Натали, заброшенный дом… Где сумка с деньгами? Я хотела в панике вскочить, дернулась и обнаружила, что не могу толком пошевелиться. Пока я валялась без сознания, меня успели привязать к… а к чему, кстати? Я скосила глаза и чуть не заорала от ужаса, осознав, что лежу на том самом алом шелке, который так странно смотрелся на кровати в нежилой хибаре. Более того — лежу совершенно обнаженная.
Повернула голову и поморщилась от новой вспышки боли. Каждое движение давалось с трудом, но я все же попробовала кое-как осмотреться. В крохотной спальне никого, кроме меня, не было, но это не слишком обнадеживало. Кто бы ни привязал меня к постели, вряд ли он ушел надолго. Скоро неизвестный вернется, и о том, что тогда произойдет, думать не хотелось.
В на удивление чистое незашторенное окно лился яркий солнечный свет, и это придавало ситуации некую неправдоподобность, абсурдность. Трудно поверить, что всего лишь в нескольких шагах кипит жизнь, суетятся люди, лепят из снега фигурки ребятишки, лениво переругиваются их родительницы — и никто не только не придет мне на помощь, но даже и не узнает, что меня удерживают в этом жутком месте. Тут мой взгляд упал на прикроватную тумбочку, и я заорала бы от ужаса, если бы только смогла. Но вместо крика из горла вырвался невнятный сип, а сердце замерло, стиснутое ледяными когтями. Потому что на тумбочке лежала небрежно скрученная из атласной ленты алая роза. А я слишком хорошо помнила, где именно находили такие же цветы.
Из коридора послышались шаги, и я забилась, задергалась в своих путах, не обращая внимания на боль. Тот, кто шел к спальне, и не думал ступать осторожно, не намеревался подкрасться неслышно, следовательно, ничего не боялся. Можно закричать, конечно, вот только никто меня не услышит. Дверь отворилась, на пороге возникла темная фигура — и вместо вопля я издала всхлип облегчения, потому что узнала вошедшего.
— Это ты? Как ты меня нашел? Да не стой же столбом, развяжи меня скорее, этот псих может вернуться в любой момент.
— Псих? — медленно, протяжно повторил Джон Гудвин и улыбнулся нехорошей улыбкой. — Считай, что тебе не повезло, Донн. Он уже здесь.
Именно эта кривая ухмылка да еще лихорадочный блеск в глазах не давали принять услышанное за дурную шутку, но и поверить его словам я никак не могла. Открывала и закрывала рот, судорожно хватая воздух, и часто-часто моргала, пытаясь осознать внезапно открывшуюся страшную правду. Нет, не может быть, этого просто не может быть. Я сплю и вижу дурной сон, сейчас проснусь и…
— Какая же ты дура, Донн, — презрительно выплюнул Гудвин. — Не лучше тех грязных шлюх, которые так радовались, что подцепили полицейского, да еще с денежками. Думали, обзавелись покровителем. Ха.
— За что? — выговорила я одними губами.
Он размахнулся и отвесил мне пощечину. Боль опять взорвалась в затылке, по щекам потекли слезы.
— За ложь, — прошипел Джон.
— Я — никогда — не — лгала — тебе, — как можно четче произнесла я, и тут же получила еще одну пощечину.
— Заткнись.
Он обхватил голову руками и начал раскачиваться из стороны в сторону, что-то невнятно бормоча. Я вслушивалась в обрывки фраз и холодела. Оказывается, Джон безумен, безумен уже давно, но никто, никто не обратил внимания, не заметил его сумасшествия. А Гудвин распалялся все сильнее.
— Я думал, ты другая, — брызгая слюной, выкрикивал он. — А ты самая обыкновенная подстилка. Не оценила меня, зато забралась в постель сначала к графу, потом к герцогу. Ходила по Управлению с важным видом, корчила из себя специалиста, а на самом деле ничего из себя не представляешь.
Я никак не могла поверить, что слышу эти жестокие слова от Джона, которому доверяла, которого называла своим другом, который, в конце концов, из-за меня избил сослуживца.
— Ты подрался с Деннисом, когда тот попытался облапить меня, — напомнила, пытаясь вернуть хоть на мгновение привычного Джона.
Гудвин поморщился.
— Гарольд? Да, он быстрее, чем я, понял, кто ты такая. До меня тогда еще не дошло, что ты всего лишь искусная лгунья. Ничего, Николь, сейчас ты за все заплатишь.
Он успокоился, и это спокойствие выглядело даже более устрашающим, чем только что владевшая им ярость.
— А где Натали? — спросила я скорее в безнадежной попытке потянуть время, потому как в судьбе подруги не сомневалась. — Что ты с ней сделал?
Он пожал плечами.
— Валяется в подполе. Может, уже сдохла. Я не придушил ее сразу только потому, что не знал, понадобится ли она еще. Не понадобится. Но она мне неинтересна. Думаю, долго не протянет. А теперь настало время позабавиться, Ники. Уверен, тебе понравится.
И он вытащил из ящика прикроватной тумбочки длинный узкий нож.
— Не надо, Джон, прошу тебя.
Неужели это мой голос — тонкий, слабый, срывающийся? Гудвин обвел пальцем контур моих губ.
— О да, проси, умоляй. Мне это нравится.
Я прикусила губу. Буду держаться, сколько смогу. Раз это чудовище, в которое внезапно превратился мой друг, возбуждают мольбы, то я постараюсь не доставить ему такого удовольствия.
Он приподнял длинную прядь волос — а я и не обратила внимания, что тугой узел на затылке распущен. Больно потянул, так, что в глазах заплясали радужные круги.
— Страшно, Николь? Тебе страшно?
Я молчала. Солнечный луч блеснул на узком лезвии, и боль отпустила. В руке у Гудвина остался светлый локон.
— Вот так.
Он небрежно бросил срезанные волосы на пол и взялся за следующую прядь. Этот странный ритуал, похоже, приносил ему наслаждение: он хрипло дышал, раздувая ноздри, и иногда облизывал пересохшие губы. Меня мутило, но стоило мне зажмуриться, чтобы не видеть мерзкого зрелища, как Джон отвесил очередную пощечину:
— Смотри на меня, сучка.