Осколки
Шрифт:
Антигон посмотрел на Ономарха.
— Обставишь дело так, чтобы всё указывало на Тевтама. Когда он отбудет из лагеря, догонишь и прилюдно свершишь суд. Ты всё понял?
Ономарх коротко кивнул.
Нисса, Каппадокия. Четыре месяца спустя
— Мама! Мамочка! — детский голос звенел в залитом солнцем мраморном портике, словно серебряный колокольчик.
— Стой, куда летишь! Лоб расшибёшь!
— Мама, смотри, что у меня!
Темноволосая девочка лет семи, босая и растрёпанная (и когда успела, ведь вроде бы только что заплетали), одетая в пёструю рубаху до колен, всю перепачканную в песке, подлетела к красивой молодой женщине с печальными глазами. Протянула раскрытую ладошку.
— Что тут у тебя? Зуб. Второй уже.
— Мамочка, я тебя люблю! — девочка ткнулась в живот, кольнув женщину выбившейся из волос бронзовой заколкой.
— Тихонько, глупая, забодаешь меня. Ну-ка дай, я посмотрю.
Дочь послушно открыла рот. Ртаунийя осторожно коснулась пальчиком зубов.
— Ещё один качается. Скоро молочные выпадут и вырастут настоящие, крепкие. Будешь зубастая-зубастая!
— И Спитаму укушу!
— Не надо его кусать, что он тебе плохого сделал?
— Он дурак!
— Ты сама виновата, сперва задираешь его, потом сама же и ревёшь. Он хоть и младше тебя, а уже сильнее. Не зря же его зовут Спитама. Ты где у меня так извозилась?
Ртаунийя отряхнула дочь, та вырвалась, запрыгала вокруг матери.
— Всё равно он дурак!
— Ратика, я сейчас тебя накажу, засранка, — погрозила пальцем Ртаунийя, — ну-ка скажи, что имя брата означает на языке батюшки.
Дочь шмыгнула носом, послушно произнесла по-эллински:
— «Обильный силой».
— Вот. Не задирай Спитаму больше, а то он тебя ещё больнее побьёт.
Девочка отвернулась, изображая обиду.
— Ну, не дуйся, иди обниму. Молодец, уже лучше говоришь, — похвалила Ртаунийя, — почаще с Геликой говори, а то скоро батюшка приедет и рассердится.
Женщина поцеловала девочку в щёку. Той надоело обниматься.
— Пусти, я побегу!
— Ну, беги.
Ртаунийя долго смотрела ей вслед, грустно улыбаясь. Давно ли Ратика была совсем крохой, а уже носится, как лань. Не удержать. И всеми командует. Царица… Не зря же её истинное имя — Ратахшахра. «Дар царства». Ратика, «Старательная» — просто ласковое детское прозвище.
Сына Ртаунийя звала персидским именем только при дочери и ещё в присутствии старого Фравартиша. Это имя — то немногое, что ей останется от обожаемого мальчика, когда он уйдёт в мир мужчин. На людях он всегда был Филиппом. Спитамой звать нельзя. Македоняне помнят, как другой Спитама-Спитамен накостылял им в Согдиане и Бактрии.
Филиппом сына назвал его отец. В честь великого царя. Дочь, конечно, тоже носила македонское имя — Ланика, но до девочки пока македонянам нет дела.
Ртаунийя была младшей дочерью хшатрапавы Артавазды, Артабаза, одного из самых родовитых вельмож великого хшаятийи хшаятийянама Дарайавауша, царя царей Дария Кодомана.
Когда великий Искандер вернулся из Индии, он пожелал женить своих друзей на знатных персидских девушках. В их числе оказалась и Ртаунийя. Ей говорили, что её мужа царь одарил великой честью — можно сказать, породнился с ним через неё. Старшая сестра Ртаунийи, Барсина, когда-то была любовницей царя и даже родила ему сына.
Имя мужа она смогла правильно выговорить далеко не сразу. Иные из царских друзей отослали жён тотчас после того, как отгремели свадьбы в Сузах. Лишь немногие, в их числе Эвмен и Селевк оставили их подле себя. Селевк влюбился в свою Апаму без памяти. Эвмен долго привыкал к Ртаунийе, Артонис. Был нежен и ласков, но она всё же чувствовала в нём некую холодность. Однако всё потом наладилось, он привязался к ней.
Родилась дочь. Эвмен назвал её Ланикой, в честь кормилицы царя. Говорил, что хотел сделать ему приятное, ибо царь в те дни переживал большое горе — не так давно умер его лучший друг, Гефестион.
Ртаунийя согласилась. Муж — господин. Его слово — закон. Ланика, так Ланика[7]. Хотя для неё, персиянки, такое имя девочки звучало странно. Сама она тайно дала дочери другое имя, но и то потом переиначила в Ратику. Так меньше косых взглядов.
Когда Искандер умер, Эвмен ушёл завоёвывать Каппадокию, а потом перевёз сюда семью. Здесь родился Филипп. Эвмен почти не бывал дома, всё время воевал.
Последний раз Ртаунийя видела его три года назад прежде, чем он ушёл на восток.
Ратика тогда его испугалась, не видела год (несколько месяцев Эвмен провёл в Норе), но потом посидела на руках у отца, подобрела. Только недовольно морщила носик, дескать батюшка, когда целует, больно колется бородой.
«Ты что, ёжик?»
Отец заулыбался. Сказал, что одичал на войне. Бороду сбрил.
Эвмен писал жене часто, вот только забрался в такую даль, что письма шли долго. После смерти Искандера сатрапы скверно следили за работой почтовых станций, созданных некогда Ахеменидами. Вот уже несколько месяцев от мужа не было вестей. Ртаунийя беспокоилась, спрашивала Фравартиша, немногих приставленных к ней македонян, нет ли новостей. Те разводили руками.
Женщина знала, что муж потерял почти всё, что имел, что и его сатрапия теперь принадлежит другому, но здесь, в тихой окраинной Ниссе «фригийцам», слугам Антигона, не было до неё и детей дела.
В Каппадокию, «Страну прекрасных лошадей» пришла весна, сошёл снег и горные реки наполнились до краёв. Повсюду распускались цветы, даже бурая каменистая равнина к северу от Ниссы превратилась в пёстрый ковёр.
Ярко светило солнце, и женщина подставила лицо его тёплым лучам. Блаженно прикрыла глаза, прислонилась к разогретой колонне.
«Всё будет хорошо. Он вернётся…»
— Госпожа моя? — услышала она голос Фравартиша.
Старый воин отца, приставленный к ней в качестве телохранителя, искал хозяйку.
— Я здесь, Фравартиш. Что случилось?
— К тебе прибыли люди твоего супруга, госпожа.
— Письмо? Они привезли письмо?
— Я не знаю, госпожа. Но они не похожи на обычных гонцов. Это Иероним и Антенор.
— Они же не расстаются с мужем, — удивилась Ртаунийя, — что они здесь делают? Пригласи их поскорее.