Осколки
Шрифт:
Фравартиш кивнул и вышел. Через некоторое время в портик вошли два измождённых человека в запылённых дорожных плащах. Она хорошо знала обоих.
Иероним шагнул вперёд.
— Радуйся, госпожа моя, Артонис, — произнёс он негромко. Осёкся.
Мрачный Антенор не двинулся с места. Он прижимал к груди какой-то объёмный свёрток. Было видно, что полотно скрывало нечто тяжёлое.
— Что случилось? Почему вы здесь?
— Мы… — начал Иероним, но замялся. Было такое ощущение, что в горле у него стоял ком.
Кардиец оглянулся на Антенора. Тот принялся бережно разворачивать свёрток. В лучах солнца засверкало начищенное серебро.
Это была урна.
Ртаунийя почувствовала, что ноги её не держат, схватилась за сердце и начала оседать на землю. Фравартиш и Иероним подхватили её.
— Мама! — раздался детский вскрик.
Из-за колонны выглядывала девочка. Антенор перехватил её испуганный взгляд, недоумевающий, почему мама вдруг закрыла лицо руками.
На его загорелой грязной щеке заблестела светлая полоска.
— Ты позаботишься о них? — спросил он Иеронима позже.
— Конечно, — ответил тот, — они мне, как родные. Может быть, ты всё-таки останешься?
Антенор покачал головой.
— Тут всё приберёт к рукам Антигон.
— Да, — согласился Иероним, — но за Артонис и детей не беспокойся. Антигон благороден и не причинит им вреда.
— Благороден? — недобро усмехнулся Антенор, — какой же ты всё-таки доверчивый, Иероним. Циклоп убил Эвмена.
— Это сделал Тевтам, — устало, будто объясняя нерадивому ученику прописную истину, сказал Иероним, — и он уже заплатил за своё преступление.
— Ага, прямо посреди лагеря Циклопа. Зашёл в шатёр, который охраняла целая толпа людей Циклопа. И подло убил. А потом спокойно уехал с Сибиртием. Я уже большой мальчик, Иероним. Не верю в сказочки для простаков.
— Мы обсуждали это тысячу раз, — отвернулся Иероним, — и я снова прошу тебя, не называй его Циклопом.
Антенор перегнулся через перила террасы, расположенной над крутым обрывом, и сплюнул вниз. Старая песня, слышанная ещё в Норе. Антигон снова приветил Иеронима, снова обаял, сразил обхождением. И вот результат — кардиец опять растаял, как масло на солнце. А как же Эвмен? Ну как… Так получилось. Печально, конечно. Великий человек. Иероним непременно напишет о нём книгу. За четыре месяца в пути Антенор устал слушать бредни про благородного Антигона и его сына, в коем кардиец уже видел второго Александра. Как он доблестен, великодушен, умён и красив. Тьфу…
Антенор давно уже решил для себя, что в Ниссе не останется. Нет-нет, да начинала покалывать совесть — получалось, что он бросал семью Эвмена на произвол судьбы. Отдавал в руки Циклопа.
Когда они пересекли Евфрат, Антенор вспомнил про Фарнабаза. Брат Артонис вроде бы точно был ещё жив. Фарнабаз сражался с Эвменом против Кратера, но исчез из виду после поражения при Оркиниях. Позже Антенор слышал о нём, как о вполне живом и здравствующем, но было это давно, и где он находился сейчас — неизвестно. Идею отвезти к нему Артонис с детьми пришлось оставить. К тому же горячо воспротивился Иероним.
«Чтобы дети Эвмена воспитывались персом? Не бывать тому!»
Отмёл Антенор и мысль отвезти семью Эвмена к Барсине. Слишком рискованно. Не пришло ещё время.
На пороге Ниссы Антенор твёрдо знал, что не останется. Сейчас после того, как увидел глаза этой девочки, он уже не был так уверен, что поступает правильно. Пришлось ломать себя. А совесть? Совесть неплохо топится в вине.
— Ты окончательно решил? — спросил Иероним.
— Да. Уйду завтра на рассвете.
— Зря. Зря ты так относишься к Антигону. Не таков он, как думаешь. Жаль.
— Прошу тебя, избавь меня от всего этого.
Антенор собрался покинуть террасу. Иероним задержал его.
— Куда ты пойдёшь, друг?
Антенор долго молчал, прежде чем ответить.
— Не знаю. Ойкумена велика и дорог в ней много.
Иероним вздохнул. Антенор зашагал прочь. Остановился. Повернул голову и бросил через плечо.
— И вот ещё что, Иероним. Если ты всё же напишешь свою книгу, как собирался, не пиши ничего обо мне.
Глава 2. Семья
Год спустя. Начало весны. Родос.
В восьмой год после смерти Александра брата его, Филиппа-Арридея, царём уже не называли. Семь лет наследники Божественного развлекали его тень обильным кровопусканием, как вдруг гекатомба[8] пошла на убыль. Антигон прибрал к рукам все восточные сатрапии. Зарезал Пифона, который, если хорошо подумать, был творцом его победы над непобедимым кардийцем. Вступил в Вавилон, где потребовал от Селевка отчёта о доходах. Тот подобной подлости от Одноглазого никак не ожидал и на всякий случай сбежал в Египет к Птолемею, где принялся жаловаться на жизнь. Да так растрогал Лагида своими стенаниями, что тот назначил его навархом.
Сам Птолемей четырьмя годами ранее беззаконно и практически без борьбы отобрал у сатрапа Лаомедонта Сирию, а ныне был всецело поглощён перевариванием проглоченного куска и на деяния Циклопа поглядывал вполглаза.
На западе царица-мать Олимпиада при помощи своего двоюродного брата, царя Эпира Эакида дорвалась, наконец-то, до власти и с упоением начала мстить всем своим многочисленным обидчикам. Убила слабоумного беднягу Филиппа-Арридея вместе с его женой, интриганкой Эвридикой, которой чуть-чуть не повезло самой превратиться во вторую Олимпиаду. Истребила множество знатных македонян, сторонников и родственников ныне покойного регента Антипатра, которого в течение пятнадцати лет безуспешно пыталась сожрать и всячески очерняла в письмах к сыну. Всем отомстила, все обиды припомнила, и действительные, и придуманные. В те дни многим чудился исполненный злорадства хохот, будто бы доносившийся с вершины Олимпа.
Торжество царицы-матери длилось недолго. Хорошо смеётся тот, у кого больше таксисов[9]. Больше их обнаружилось у Кассандра, сына Антипатра. Он захватил и казнил Олимпиаду.
Тенями сошли в Аид те, за чьи права который год македоняне вставали брат на брата, и страстей в Ойкумене сразу поубавилось. Сатрапы и стратеги всё ещё бодались да порыкивали друг на друга, но как-то уже пресно, без былого огонька. Куда им, до безумной ярости Олимпиады или гениальной изворотливости Эвмена. Вон, мерзавец Лагид нахапал себе земель, почти за меч не подержавшись.