Оскорбление нравственности
Шрифт:
Запустив в ход операцию «Красный мятеж», Веркрамп переключил внимание на вторую кампанию — ту, что была направлена против полицейских, склонных к сношениям с женщинами небелых рас. Ее он назвал операцией «Побелка». [28] Из уважения к доктору Эйзенку он решил использовать одновременно и апоморфин, и электрошок, поэтому сержант Брейтенбах был отправлен к оптовому торговцу лекарствами с заданием приобрести сотню шприцев для подкожных вливаний и два галлона [29]
28
Игра слов: в данном случае «White Wash» может быть также понято и как «очковтирательство», «замазывание недостатков», и как «реабилитация», и «переливание из пустого в порожнее»
29
Чуть больше девяти литров.
— Два галлона? — переспросил пораженный торговец. — Вы уверены, что вы не ошиблись?
— Абсолютно уверен, — подтвердил сержант Брейтенбах.
— И сотню шприцев? — спросил торговец, все еще не веря своим ушам.
— Именно так, — еще раз подтвердил сержант.
— Но это же невозможно! — возразил торговец. — Что вы собираетесь делать с двумя галлонами апоморфина?!
Веркрамп объяснил сержанту Брейтенбаху, когда отправлял его с этим заданием, что и как они собираются делать.
— Лечить алкоголиков, — сказал сержант.
— Боже правый, — удивился торговец. — Я и не подозревал, что в стране столько алкоголиков.
— От этого лекарства их рвет, — пояснил сержант.
— Да уж, я думаю, — проворчал торговец. — Двумя галлонами их всех можно убить. А уж канализацию они забьют под завязку, это точно. Нет, я не могу отпустить вам то, что вы просите.
— Почему?
— Ну, во-первых, потому, что у меня нет двух галлонов апоморфина, и я даже не представляю, где я мог бы их взять. А во-вторых, нужен рецепт врача. Но я сомневаюсь, чтобы какой-нибудь врач, будучи в здравом уме, прописал бы вам два галлона апоморфина.
Сержант возвратился на службу и доложил лейтенанту Веркрампу о том, что оптовик отказывается продать им необходимое.
— Нужен рецепт врача, — сказал сержант Брейтенбах.
— Возьми у полицейского хирурга, — ответил ему Веркрамп, и сержант пошел в расположенный при полицейском участке морг, где хирург проводил вскрытие африканца, забитого на допросе до смерти.
«От естественных причин», — вписал врач диагноз в свидетельство о смерти, после чего повернулся к сержанту Брейтенбаху.
— Ну, знаете, есть пределы, за которые я не могу заходить, — вспылил хирург, решив почему-то продемонстрировать профессиональную этику. — Я давал клятву Гиппократа и должен ее соблюдать. Рецепта на два галлона я вам не дам. Самое большее, что могу выписать, — это тысячу кубиков. А если Веркрамп хочет, чтобы их вывернуло покрепче, пусть щекочет им в горле птичьим пером.
— А тысячи кубиков хватит?
— С трех кубиков их каждого вырвет по 330 раз, — ответил хирург. — Но смотрите не перестарайтесь. Я и так еле успеваю выписывать свидетельства о смерти.
— Старая вонючка, — выругался
Пока его заместитель подобным образом готовился к отпуску начальника, сам коммандант Ван Хеерден вносил в свои планы срочные поправки, вызванные полученным от миссис Хиткоут-Килкуун письмом. Когда майор Блоксхэм приехал с этим письмом, коммандант как раз проходил мимо стола дежурного, направляясь к выходу.
— Письмо для комманданта Ван Хеердена, — сказал, входя, майор.
— Это я, — откликнулся коммандант, обернувшись от двери. — Рад с вами познакомиться, — и энергично потряс руку майора.
— Блоксхэм, майор, — нервно представился тот. Полицейские участки всегда действовали на него не лучшим образом.
Коммандант распечатал конверт из плотной розовато-лиловой бумаги и пробежал письмо.
— Начало охотничьего сезона. Всякий раз так, — сказал майор, как бы предлагая тем самым дополнительные объяснения. Его сильно обеспокоило, что коммандант побагровел буквально у него на глазах. — Мне очень неприятно, что так получилось. Извините.
Коммандант Ван Хеерден поспешно засунул письмо в карман.
— Н-да. Действительно. Гм-м. — Он явно не знал, что теперь говорить.
— Передать что-нибудь?
— Нет. То есть да. Я остановлюсь в гостинице, — ответил коммандант и собирался было на прощание снова пожать майору руку. Но Блоксхэм, не попрощавшись, выскочил из полицейского участка и уже стоял на улице, с трудом переводя дыхание. Коммандант поднялся к себе в кабинет и вновь, в состоянии сильного возбуждения, перечел письмо. Получить послание подобного рода не от кого-нибудь, но от миссис Хиткоут-Килкуун он никак не ожидал.
«Ван, дорогой, — читал он снова и снова, — мне страшно неудобно вам об этом писать, но я уверена, что вы все поймете правильно. Мужья — всегда такие страшные зануды, правда? Генри ведет себя как-то странно. Мне бы очень хотелось, чтобы вы остановились у нас, но, я думаю, для всех нас будет лучше, если вы остановитесь в гостинице. Генри собирает своих друзей по клубу, и он уперся как осел. А кроме того, я думаю, в гостинице вам будет намного удобнее. Кормиться вы сможете с нами. Пожалуйста, дайте мне знать, что вы согласны, и не сердитесь. Любящая вас Дафния». От письма сильно пахло духами.
Коммандант как-то не привык получать от чужих жен надушенные письма на розовато-лиловой бумаге с неровными краями. Поэтому содержание письма его сильно озадачило и поставило в тупик. Он мог только гадать, что имела в виду миссис Хиткоут-Килкуун, называя его самого дорогим Ваном, а своего мужа — страшным занудой. Его нисколько не удивило, однако, что Генри ведет себя странно. Если его жена имеет обыкновение писать подобные письма, то у полковника есть все основания вести себя странно. Припомнив загадочное замечание майора, что так бывает всегда в начале охотничьего сезона, коммандант содрогнулся.