Ослепительный нож
Шрифт:
– Офима, не ругайся за вчерашнее. Был одержим вином. Теперь бежим, не мешкая. Зыбеж скрывал меня в Великом Городе. Сейчас замятия катится на убыль. Федорка Жеребец протрезвился и объявил, что он оговорил утопленных вчерашним днём. А для кого лил деньги, осталось тайной. Нынче уж не спросишь. Секира, напоивший Жеребца, свёл счёты кое с кем и сам внезапно кончил жизнь. А Жеребец убит. Его именье грабят. Посадник с тысяцким поставили иных ливцов. Всё перельют, что не по мере. Берут от гривны по полуденьге.
– Зачем ты предо мною разглагольствуешь?
– оборвала Евфимия.
– Коли не одержим вином, так отпусти.
Васёныш
– Как бы не так! Тут не село Падун. Василиус на помощь не приспеет. Бунко-предатель не спасёт.
– Вот вздоры! Не предатель Карион Бунко!
– встала Евфимия.
– Ты до сих пор не выслушал меня.
Васёныш тоже встал, сжал кулаки.
– А что мне слушать? Твой Карион жив, служит Можайскому, живёт с латынкой некрещёной. Мой Фёдор Трябло мёртв!
– Не на виновных взыскиваешь вины, - противоречила боярышня.
Князь не внимал.
– Нам надобно бежать. Архиепископом в Святой Софии теперь Евфимии, твой соименник, мой лютый враг, ибо Василиусу друг. Посадник Новгородский стакнулся с московским воеводой, бывшим моим колодником. Бежать… Куда бежать?
– забегал по чулану Косой.
– На Мету, в Бежецкую, Двинскую область, в северные пределы Великого княжения. Там галичане с вятчанами - моя подкрепа. А ведь только что был на Москве! Бояре тамошние величали государем. Изменники! Все изменили. Даже братья! И ты, моя любава, ненавистница моя, со всеми ними заодно. Ишь, «отпусти»! Чтобы укрылась у своих ангелов-хранителей Мамонов, у дьяволов - убийц моего батюшки!
– Мамоны непричастны к смерти князя Юрия, - вставила Евфимия.
Косой застыл насупротив, зыркнул беспощадно:
– Не побежишь со мной, убью!
– Неужто кровь мою прольёшь?
– как бы не веря, усмехнулась Всеволожа.
– Твоя кровь дороже, что ли, моей?
– прошипел князь.
– Или ты считаешь себя лучше всех?
Боярышня уселась на свой темничный одр.
– С тобой не побегу. Разве что наейлком, в колодах. Ты не доведёшь до этого.
Васёныш поднял взор горе, подумал и изрёк:
– До колод не доведу. Однако ж оставлять приобретённое не в моих правилах. Я увезу тебя в гробу. Чудесный способ покинуть негостеприимный Новгород без подозрений и задержки. А чтоб не крикнула, я в крытый погребальный одр велю девицу Неонилу посадить и парочку охранышей. Мы в крышке гроба над твоим жестоким сердцем просверлим дырочку. Чуть подашь голос, Нелюб спицей грудь проткнёт. А новгородцам скажем, будто кричала Неонила. Ловко придумано?
– Куда как ловко!
– согласилась Всеволожа. Васёныш вышел. Он казался сумасшедшим. Много спустя Неонила принесла шматок копчёной буженины с хлебом и горячий взвар. Заточница не приняла.
– Всуе упорствуешь, боярышня, - шептала в ухо дева, опасливо косясь на дверь.
– Князь Роман чуть ли не падал ниц перед Васильем Юрьичем. Молил тебя освободить, не мучить, не неволить. Тщетно! Уже наказано великокняжьим слугам немедля сколотить сосновый гроб. На что, скажи, на что похитчику нужна твоя девическая жизнь?
– Не жизни, чести моей девичьей готовят домовину, - ответила Евфимия.
– И не великокняжьи слуги, а разбойничьи. А ветчину неси назад. Тошнит от вида мяса.
По уходе Неонилы Всеволожа бросилась на лавку и беззвучно рассмеялась. Не снится ли всё это? Не в мамкиной ли сказке изволит пребывать? Великокняжеский наместник в Переяславле, занявший должность по наследству, князь Роман - вдруг…. змей-похитчик! Гостью посадничью из светлой ложни вверг в мрачное узилище! Связал душу с Васёнышем, то есть поклялся на Евангелии в верности. Теперь не ведает, как поступить. Не вызволить, а даже тихо сообщить посаднику, в какой беде боярышня, боится или совестится. Змеёвна Неонила князьям потворствует. Васёныш же ополоумел от потери золотой шапки, что, почитай, коснулась его главы, и превратился в идолище поганое. Не вообразить и не измыслить человеку здравому живую увозить в гробу. Ой, напугал! Нет на него боярина Иоанна с Юрием Дмитричем. Один пожаловался бы, другой бы снял порты да высек…
Как в сказке, Всеволожа ожидала скорой избавы всему этому. За долготерпение, за храброе сиротство должно же быть ей свыше пожаловано чудо!
Отперлась и распахнулась дверь. Вошли два молодца, лики яблочны, а взоры оловянны. Тот, что с вервием в руках, спросил деловым голосом:
– Будешь противиться или протянешь руки тебя связать?
За мощными плечми двоих чернела рожа третьего. Нет, эти - не Румянец с Софрей, Ельчей. Те были чуть почеловечнее, не камни-истуканы. Переменил Васёныш охранышей, согласно личной перемене: сам озверел вполне и взял вполне зверей. Евфимия, взращённая для битв шляхтянкою-разбойницей, смотрелась агницею супротив трёх псов. Третий - татарин.
Она покорно протянула руки.
– Теперь ляг, свяжем ноги.
Она легла.
– Бекшик, ослабь узлы. Чего мучить без нужды?
– Сколько раз говорить, Нелюб? Я уже не Бекшик, я Фома.
– Какой ты Фома? Одно слово - ордынец!
– Глупая башка, Нелюб! Трое лучших ордынцев насовсем приехали в Москву. Звали их Бахтый, Хидырь, Мамат. Все приняли крещение. Теперь они - Анания, Азарий, Мисаил. Нешто не ведаешь?
– Впервой услышал. Подсоби Немиру домовину принести.
Татарин с третьим охранышем внесли огромный сосновый гроб.
Евфимию в него вложили, прикрыли крышкой. Она уж ничего не видела, вдыхала смолянистость сосны, ловила струйку воздуха сквозь дырку, ощущала, как её несут, ставят домовину на погребальный одр. Потом слышала голос Васёныша:
– Прощай, улица Даньславлева Прощай, Господин Великий Новгород!
Лошади тронулись. Тряско, жёстко было Евфимии в гробу. Лишь тонкую дерюжку подстелили псы Васёныша.
И вдруг движенье замерло. Раздались грубые вопросы:
– Кто таковы? Откуда?
– С Ярышевой улицы Славянского конца, - отвечал Немир.
– Тело погребаем. Только что отпели в каменной церкви Святого Василия. Везём на загородный погост.
– Не ищете ль кого?
– вкрадчиво спросил Нелюб.
– Костромского князя Василь Юрьича. Был среди зыбежников. Посадник повелел не упустить.
– Не мешкай, проезжай!
– прервал говоруна сердитый голос, обращённый к погребалыцикам.
Вновь тронулись… Ещё остановились дважды… Преодолели большое расстояние, и Всеволожа услыхала над собою Неонилу:
– Как ты, боярышня? В сердцах отрезала:
– Никак!
Вот кони стали. Крышка сброшена. Бекшик-Фома освободил вязницу от вервия. Она высунулась из-под дерюжного навеса. Местность была порозжая: ни деревца, ни кустика. Князья с охранышами снимали смирную одежду: кукули, чёрные понки.