Ослепительный нож
Шрифт:
– Спи, - ответила Неонила.
– Моё место, где повелит душа.
Сон Евфимией овладел беспокойный, с криками, суетой, обилием непонятных звуков, коих не избегнешь в чужих хоромах.
Проснулась, а Неонилы нет. Выскочила в предспальник - она над доской хлопочет. Доска на ножках. На доске белый плат.
– Чем ты тут занялась?
– Катанием.
Неонила разглаживала боярышнино белье деревянным катком. Вид её был ужасен. Очи запали, ланиты красны, лик зарёван.
– О летник твой укололась, - пожаловалась
– Стала расправлять наручи, дабы убрать летнюю сряду на зиму, и… Там какие-то иглы вшиты.
Боярышня вспомнила о брызгалках Андрея Дмитрича, вложенных аммой Гневой в её одежду.
– Оттого и ревела?
– посочувствовала она.
– Вовсе не оттого, - Неонила провела кулаком под глазами.
– Град поят воями негниючки-князя, - всхлипнула она.
– Кругом татьба и убийства. Воеводе Оболенскому ночью отсекли голову. Бояре московские брошены в застенок.
Евфимия прижала к щекам ладони. Пламень ожёг лицо.
– Не может такого статься. Юрьич крест целовал воеводе Великого Устюга.
– Взял душою на праве, да и убил, - понурилась Неонила.
– Заполночь клятвопреступник открыл ворота. Вся его рать, почитай, внутри крепости. Преисподняя, да и только.
Наскоро умывшись, опрянувшись, боярышня спустилась в среднее прясло терема, где вчера был пир. Никто из давешней челяди не встретился на её пути.
Васёныш сидел за столом один. Бекшик-Фома услужал ему.
– Присаживайся, Офима. Потрапезуем. Всеволожа соображала, как начать речь. Подавив возмущение, спросила:
– Где Глеб Иванович?
Косой, как в день убийства Романа, ел копчёного гуся без костей.
– Воевода отправился в лучший мир, - спокойно отвечал он, уписывая полотки.
– Где боярин Челядня, Голтяев, Михайло Чепчик?
– продолжала Евфимия.
– Что-то ты о них всех с утра вспомнила?
– удивился князь.
– Бояре пока не отправлены в лучший мир. Вот с худшим миром завершат счёты…
– Стало быть, попираешь крест и Евангелие?
– тихо произнесла Всеволожа.
Васёныш встал, обтёр руки платчиком.
– А ты что же думала?
– грозно вопросил он.
– Лучшего воеводу Васькина оставлю у себя за спиной? Слова - пустое источение звуков. Главное - мысли. Я же при крестоцеловании мыслил: «Дай, Господи, взять сей град до полуночи!» И вот взял.
– Бога-то не бери в сообщники своему злодейству, - не сдержала гнева боярышня.
– Пошла прочь, Офима!
– заорал Косой, хватая со стола нож.
Впрочем, тут же он уронил окровавившееся лезвие и сунул большой палец в рот.
– Укололся, враг тебя возьми. Уходи! Ты всё сделала.
Евфимия медлила, наблюдая за ним. И вдруг просветлела.
– Нет, я ещё не всё сделала. Я пришла к тебе с предложением.
– С каким… таким… предложением?
– сосал палец Васёныш.
– Ты мечтаешь заполучить меня по
Он слушал настороженно.
– Ну?
– Предрекал, что не в Вологде, так в Великом Устюге, сама вымолвлю нужные тебе слова?
Князь молчал.
– Я их вымолвлю, - пообещала Евфимия, - если отпустишь московских бояр и людей их с миром. В них воистости кот наплакал. Опасаться нечего. Я же согласна…
Васёныш забыл свой палец, и капля крови упала на ржаной хлеб.
– На что согласна?
Боярышня опустила взор долу.
– На всё.
В палате воцарилось молчание.
– Быть по-твоему, - вымолвил Косой.
– Отпущу, ежели нынешнею же ночью станешь моей подружней. Свадьбу сыграем завтра.
– Однако же как легко ты посылал меня давеча под вражеские самопалы, - напомнила Всеволожа.
– Вепрев с панталыку сбил, - подошёл Васёныш.
– Молви слово, казню его.
Боярышня отступила, выставила ладонь.
– Прежде чем с тобой сближусь, хочу собственными очами видеть, как Голтяев со товарищи выедут из ворот в окружении обережи, благополучно минуют твои заставы.
– Увидишь, - сказал Васёныш. На том расстались.
Евфимия затруднилась определить, долго ли прождала у себя в одрине. День был непроницаемо сер… Пришла Неонила, сообщила, что ждёт кареть.
Выехали при закрытых окнах. Скачущий рядом Бекшик-Фома зорко следил, чтобы занавеси не трогались. Евфимия так и не увидала города. Зато услыхала. Крики ограбленных, обесчещенных и казнимых напомнили первооктябрьский день Кузьмы и Домиана, названный «курячьими именинами». Она забыла оговорить с князем другое требование: прекратить погром. Сделала это, выйдя из карети у самой стены, где он ожидал.
– Быть по-твоему, - согласился князь. Взобравшись на стену, она стояла на забороле, куталась в меховой охабень, глядела вниз.
Ветер свирепо владычествовал на большой высоте.
Вот из ворот показались всадники, вытянулись по дороге. Один запрокинул голову. Порыв ветра надорвал тучи. Просветлело. Евфимия по одежде узнала Андрея Фёдорыча Голтяева. Он оглянулся на стену. Должно быть, тоже узнал её, ибо долго не отворачивался. Что выражал его взор, ей не довелось распознать.
Заставы у Одноушева пропустили конный отряд. Он скрылся за окоёмом.
Возвращаясь назад, Евфимия не слыхала криков. «Куриная смерть» прекратилась в Великом Устюге.
Повечер Неонила взошла в одрину сама не своя.
– Негниючка требует к себе в ложню, - позвала она Всеволожу.
Евфимия спустилась в сени, прошла в княжеские покои. Васёныш встретил её в широких портах, в полотняной сорочке до колен.
– Ах, ты в летнике!
– восхитился он.
– Для нас с тобой лето ещё не кончилось!
Обхапив боярышню, князь подтащил её к ложу, уложил, вонзил тонкие губы в шею, где-то около уха.