Ослепительный нож
Шрифт:
– Дай, дай, сам тебя разоблаку…
И когда жадные руки Косого коснулись её, вонзила в него брызгалку и сильно сдавила пальцами верхний конец иглы.
– Ой!
– вскрикнул он.
Хватка рук ослабела. Васёныш, дрогнув, запрокинулся навзничь, застыл, отпыхивая дыхание, пырская пузырями.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
Зима
Зимовка в Великом Устюге далась Евфимии тяжело. Назбла давила грудь, истомляла сердце. «Сидим в яме, а Бог попустит, и на свет выйдем», - пыталась утешать Неонила. Боярышня вооружалась терпением. Лелеять замыслы о побеге - пустые хлопоты. Буде и вырвешься из Крома в застень, а из белых пространств, насквозь промороженных, вырваться не удастся.
Охранял пленницу всё тот же Бекшик-Фома. А места Нелюба с Немиром заняли как бы их двойники - Звенец и Туптало. Васёныш после столь неудачного посяга будто и позабыл о боярышне. Правда, забвению предшествовали долгие разбирательства, даже званый пир с глазу на глаз, завершённый жестокой ссорой. А далее сызнова «житьишко невыглядное». Давно бы одолела назола, да десятильник устюжского владыки протопоп Иев Булатов, ведавший одним из округов обширной епархии, добился доступа к заточеннице. Он подарил ей искусно переплетённый молитвенник ценой в восемь гривен, стал приносить книги, в большинстве переводные, с греческого или арабского, духовно-нравственные, исторические, даже «отреченные» с ложными сказаниями из Ветхого и Нового Завета. Протопоп доверял мудрости и учёности Всеволожи, охотно обсуждал с нею откровения числолюбца и звездочёта аль-Баттани о том, что Земля кругла и сравнительно со знаками зодиака - только точка по своей малости. Боярышню же более привлекала история. До свету не гасила светца, склонясь над «Магнушевым рукописанием». Более полувека прошло, как умер этот писавец, а слова словно нынче писаны: «Я, Магнус, король шведский, нареченный во святом крещении Григорий, отходя от света сего, пишу рукописание при своём животе и приказываю своим детям… не наступайте на Русь… После похода моего нашла на нашу землю Шведскую погибель, потоп, мор, голод и междоусобная брань. У меня самого отнял Бог ум, и сидел я целый год заделан в палате, прикован на цепи. Потом приехал сын мой из Мурманской земли, вынул меня из палаты… Но на дороге… поднялась буря, потопила корабли и людей моих, самого меня ветер носил три дня и три ночи, наконец вынес под монастырь св. Спаса в Полную реку. Здесь монахи сняли меня с доски, внесли в монастырь и постригли в чернецы и схиму… Меня Бог казнил за моё высокоумие, что наступал на Русь вопреки крестному целованию». Однако ближе чужестранца сердцу Евфимии был свой пове-дыватель. Не могла без платчика у очей читать рязанское сказание о Батыевом нашествии. Ласково принял завоеватель князя Феодора из Рязани с дарами, обещал не воевать его землю, лишь просил показать жену-красавицу. «Когда нас одолеешь, то и жёнами нашими владеть будешь», - ответствовал князь, забыв осторожность. И был рассечён на части. Жена же его Евпраксия с сыном Иваном стояла на превысоких хоромах, когда пришла весть о гибели мужа. Бросилась княгиня вниз вместе с сыном, и оба убились до смерти. «Не лей слёз, Евфимьюшка!
– просила Неонила.
– Ой, тягость сердечная не доведёт до добра!» Произнесла, как в воду глядела. Вскорости по изволу князя погиб головною казнью десятильник владычный Иев Булатов. Ещё тошней, одиноче стало боярышне без согревающих речей, без вразумляющих книг.
Неонила, улуча свободный часок, сидела у забусевшего оконца и любовалась перстнем на безымянном пальце. Голубой камень в золоте, прозрачный, с переливом в фиолетовые оттенки горел ярким огоньком.
– Сапфир!
– восхитилась Евфимия.
– Подарок от жисточки моего Романа, - вздыхала женщина.
– Этот камень ещё древние ведали, - пыталась боярышня отвлечь её от печальных дум.
– Две с половиной тысячи лет назад царица Савская прислала с Голубого Нила царю Соломону сапфиры для изображения неба в своде
– На небе сейчас мой Ромушка, - сызнова вздыхала владелица сапфирового перстня.
– А бывают сии камни густого синего цвета, - продолжала Евфимия, - с бархатистым отливом, будто покрытые инеем.
– Мой милый сказывал мне вот какую басню, - оживилась наконец Неонила.
– Поспорили драгоценный камень и золото: кто могущественнее? Пошли по Млечному Пути к Солнцу. Оно рассудит! А Солнце просит подойти ближе. Золото, приближась, покраснело, побледнело да и расплавилось. А камень вернулся твёрдым, как был.
Всеволожа по-доброму позавидовала своей прислужнице. У той есть чем вспомнить дорогое, хорошее. У боярышни же ничего при себе ни от покойного батюшки, ни от сестёр монахинь, ни от Акилины Гавриловны. Ни единой вещички!
По весне супостат Василиусов, как лихоядец, насытясь кровью в Великом Устюге, двинулся встречь судьбе. Дороги рухнули внезапно, пришлось полагаться на воду. Двигались Сухоной с низкими мелколесными берегами. Шалаш в корме лойвы обогревался жаровней. Простирай руки над жарким угольем, грей их до красноты, а сама трясись.
Из Сухоны перевезлись в Волгу. Доро-о-га! Не дорога - ямьё! От повапленной карети остались щепки. Вершницей ехать - не так бы зябла. Однако Васёныш упёрся и - ни в какую! Вспоминать о том недолгом, но лихом сухопутье - мурашки бегут по телу.
Наконец Волга! Это не тихая, смирённая княжеской смутой Сухона. За день там полтора судёнышка встретишь, здесь же то и дело - паузки, карбасы, лодьи, учаны, мишаны, бафты и струги.
У одного из причалов на голом берегу внезапь словно низкий лес вырос. «Вятчане! Вятчане!» - закричали на лойве. Вся помога Васёнышева дожидалась тут. На этих верных своих друзей он больше всего рассчитывал. Получил весть - вышли!
– поспешил, презрев козни весны. И вот - встреча!.. Чёрная руготня огрязнила воздух. Вятские матерники оказывали искусство. Похвальба - выше головы! Богатырь вятчанин залеплял ею уши богатырю устюжанину: «Таку вяху отвесил, ажни тот окорачился!» Евфимия, слыша, понимала не всё и без крайней нужды не казала носа из шалаша.
Скоро с лойвой пришлось расстаться. Сызнова переместились с воды на землю. Вновь Бекшик-Фома принёс от князя отказ ехать ей верхом. «Тьфу!» - потеряла терпение Всеволожа. От коня сквозь седло - тепло, от карети сквозь дыры - стужа…
Радости-то было, когда, достигнув села Скорятина где-то близ Ростова Великого, женщины узнали от Бекшика-Фомы, что здесь остановка долгая. Однако встревожились: в двух-трёх поприщах (миновать лес да поле) стояла рать великокняжеская. Жди битвы! Только битва ещё будет не будет (ратные сходки чаще решаются миром), а в тёплой избе у печи тают все недуги. В искрёнок, печную выемку, можно положить варежки - высохнут! Васёныш захватил съезжий дом, выгнал владельцев и постояльцев. Пленнице же своей определил ближнюю избу в два оконца без изгнания жителей, старика и старухи. Очень хорошо! Хозяева, обиходив скот, взлезли на полати. Старик уговаривает старуху:
– Не храпи, татарам продам!
Неонила же, как в Великом Устюге в редкий добрый час, села у оконца, глаз не сводит со своего перстня.
– Васильки в пшенице!
– шепчет, перевоспоминая любовь с Романом.
– Сапфир - символ правды, чистоты, совести, - склонилась над ней Евфимия.
– В древнем Риме его считали священным. Жрецы храмов носили сапфир в своих перстнях неогранённым, но отшлифованным. Так он больше походил на небесный свод.
– Всё из книг черпала, аки из волшебного кладезя?
– вскинула взор Неонила.
– Из волшебного кладезя, - подтвердила Евфимия.
– Только кладезников у нас не жалуют. Вот казнён Иев Булатов…
– Негниючка проклятый!
– обругала Васёныша дружница Романа и вздохнула по казнённому протопопу.
Без стука, по-агарянски, взошёл Фома.
– Пошли, - сказал он боярышне.
– Государь зовёт.
Двор, подклет большого съезжего дома были полны вятчанами и дружинниками Шемяки. Середь двора соборовали воевода Вепрев и Путило Гашук, предводитель вятчан. Бекшик провёл Всеволожу наверх, распахнул дверь в избу, прикрыл, пропустив боярышню, и затопотал вниз по лестнице.