Османская Турция. Быт, религия, культура

Льюис Рафаэла

Женщины низших сословий носили шаровары до лодыжек и халат. Выходя на улицу, надевали тапки, на них туфли, дома обычно ходили босиком. Платья женщин высших и средних сословий могли быть тщательно отделаны. Они тоже носили шаровары и сверху – прекрасный газовый халат с вышивкой, высоким воротником и рукавами по локоть, а на халат надевали наглухо застегнутый жакет с длинными рукавами, ниже пальцев руки, и облегающий фигуру халат длиной до лодыжки, перехваченный поясом. В холодную погоду как верхнюю одежду женщины носили свободное парчовое платье, отороченное мехом, и шапочку с кисточкой. На мягкие кожаные носки надевали украшенные вышивкой тапки без каблуков с загнутыми вверх носами, даже туфли, в которых ходили по улице, были богато украшены.

Мужчины помимо колец носили немного драгоценностей, но женщины надевали их столько, сколько могли себе позволить: кольца, серьги, подвески, ожерелья, браслеты, драгоценные камни на головных уборах, нити жемчуга, украшающие головные платки, которыми покрывались женские фетровые головные уборы. Монисты из золотых монет, украшавшие головы женщин, их золотые серьги и браслеты свидетельствовали

о степени достатка их семей.

Цепь знаменательных семейных событий – рождение ребенка, обрезание, брак и смерть – перемежались с другими поводами, заслуживающими быть отмеченными: первый день учебы в школе, принятие в полноправные члены ремесленного цеха, возвращение родственника-паломника из Мекки – все это сопровождалось торжественными праздничными церемониями, составлявшими значительную часть семейной жизни.

Естественно полагать, что рождение ребенка становилось праздником прежде всего на женской половине дома. Больше всего желали мальчика, и в период беременности женщины прибегали к многочисленным суеверным трюкам, чтобы гарантировать рождение сына. Впрочем, дети пользовались всеобщей любовью, и рождение здорового младенца становилось поводом для бурной радости. До родов нанимали на 6–7 месяцев повитуху, пользовавшуюся большим почетом в мусульманском сообществе, к появлению на свет ребенка тщательно готовились. Пеленки, прекрасные хлопчатобумажные комбинезоны для младенцев, голубые шали и чепчики, амулеты против сглаза складывали в одном месте под чтение молитвы, посыпали семенами кунжута в качестве дополнительной меры предосторожности против сглаза, связывали в узел и подвешивали на стену со стороны Мекки вместе с мешочком с Кораном над ним.

С приближением родов в дом вносили специальный стульчик, становившийся сигналом для других женщин о необходимости идти на помощь, а для мужчин – удалиться из дома. Во время потуг роженица сидела на подковообразном стульчике, держась за подлокотники, в то время как повитуха повторяла: «Аллах акбар» («Аллах велик») и формулу принятия мусульманской веры. Все присутствовавшие повторяли то же. Новорожденного обмывали, обрезали пуповину, после чего ему давали имя. В пупок младенца помещали три семени кунжута, затем его свивали и пеленали. Амулет в виде голубой бусинки на красном шнурке прикрепляли к запеленутому младенцу на плечо – он оберегал ребенка от опасностей спереди и сзади. Мать укладывали на матрасы, покрытые шалями особого качества и стегаными одеялами, по краям постели помещали подушечки. Над постелью подвешивали Коран, под кровать подкладывали лук на вертеле, обвешанный дольками чеснока и голубыми бусинками. Рядом с постелью помещали метлу и прочие вещи, оберегающие от сглаза, поскольку и мать и младенец в первые дни были особо уязвимы. Рядом с постелью ставили также бутылку шербета, повязанную сверху лоскутом красной газовой ткани, если младенец – девочка, или завязанную на горлышке бутылки, если мальчик. Подобные бутылки посылали друзьям и родственникам как уведомление о рождении ребенка. Затем в дом роженицы начинали прибывать гости с подарками, обернутыми в вышитые платки: большие и малые, простые и с вышивкой – использовались в качестве упаковки подарков и для их переноски, а кроме того, и для того, чтобы передать свои поздравления, выраженные определенной формулой (она адресовалась также возлюбленному, вернувшемуся на родную землю после долгого отсутствия): «Да будут ясными твои очи». Затем глава семьи давал младенцу фамилию. Он поднимал новорожденного на руках лицом к Мекке и произносил ему в правое ухо призыв к молитве и формулу принятия мусульманской веры, а в левое ухо читал некоторые стихи Корана, а также трижды произносил имя, которым нарекли ребенка, оно соответствовало имени какого-нибудь выдающегося исторического деятеля или полулегендарного героя.

Женщины из бедных семей, особенно в сельской местности, вскоре после родов возвращались к своим домашним обязанностям, другие оставались лежать в постели 3–6 дней, с торжественным видом принимая посетителей и разодетые как невесты. Нередко так происходило в буквальном смысле, поскольку в менее состоятельных семьях самым лучшим платьем девушки было подвенечное; после свадьбы его прятали в сундук и доставали оттуда в особых случаях. На седьмой день иногда проводили семейное торжество под пение стихов Корана или под другую музыку. Тогда родственники со стороны роженицы обычно преподносили в дар колыбель. Колыбели иногда были инкрустированы серебром и перламутром, нередко передавались по наследству. Затем постель, приготовленную специально для матери, убирали, и жизнь входила в обычную колею. Однако на 40-й день после рождения ребенка проводилась еще одна церемония, на этот раз в бане. Мать в богатом убранстве и сопровождении повитухи и подруг шла в отделение для мытья и обходила вокруг фонтана в так называемой прохладительной комнате. В серебряной курильнице жгли древесину алоэ и играли на музыкальных инструментах. Все присутствовавшие подходили к виновнице торжества с поздравлениями. Когда мать и ее сопровождение завершали ритуал поздравлений и покидали помещение для мытья, повитуха брала младенца из корзины в углу, освобождала его от свивальника, заворачивала младенца в шаль и относила его в комнату для мытья для церемонии сороковин: в чаше разбивали утиное яйцо, и после того как младенца обмывали при помощи тряпочки, смоченной в жидком мыле, содержимое яйца размазывали по всему его телу, чтобы он плавал так же хорошо, как утка. Затем повитуха наполняла водой золоченую ванночку, сопровождая это чтением стихов Корана и Фатихи (начальной главы Корана). Младенца обмывали водой, затем насухо вытирали и снова запеленывали. На сороковины тоже преподносили небольшие подарки: серебряные колокольчики или обереги, представлявшие собой тексты охранительных молитв в мешочках с вышивкой, посеребренные или простые волчьи

зубы либо голубые бусы с семью дырочками.

Многих младенцев отдавали кормилице, и это тоже формировало прочные человеческие связи – ведь дети, вскормленные ею, считались молочными братьями и сестрами. Им запрещалось вступать друг с другом в браки. Сама кормилица становилась «молочной матерью», и какое бы положение она ни занимала, пользовалась величайшим уважением семьи, и особенно ребенка, всю свою жизнь.

Прорезывание зубов являлось еще одной вехой в жизни семьи. Появление первого зуба у младенца сопровождалось бурной радостью родственников, как и его первые самостоятельные шаги. Как только младенец начинал вставать на ножки, его помещали в небольшой четырехколесный манеж, высота которого позволяла ножкам касаться пола, и таким образом ребенок учился ходить. Младенцев отнимали от груди примерно в двухлетнем возрасте, и девочек раньше, чем мальчиков, – это давало повод для новой праздничной церемонии в бане, во время которой детей мазали перламутровым маслом перед ритуальным омовением. Когда младенцы плакали, им давали соски в виде кусочка марципана, завернутого в лоскут ткани, но многие няни и занятые матери давали им успокаивающие напитки из настоя опийного мака или другого наркотика не столько потому, что плач мешал, сколько из опасений, что он может навлечь несчастье.

Хотя детей горячо любили, а в богатых семьях и баловали, с раннего возраста их приучали уважать старших, особенно старших членов их собственных семей. Почтение выказывалось отцу, матери, старшим братьям и сестрам. Взрослый сын никогда не садился, не ел, не курил в присутствии отца без его разрешения. Неуважение к родителям и непокорность считались грехом, сравнимым по тяжести с идолопоклонством, убийством, лжесвидетельством или уклонением от участия в священной войне. Большое значение, придававшееся воспитанию почтительности, оказывало стабилизирующее влияние, выходящее за рамки семьи. Ведь почтение к старшим трансформировалось в уважение к авторитету вообще и, конечно, к власти.

В пятилетнем возрасте детей, особенно мальчиков, учили выполнять ритуальные омовения и молитвы, они узнавали, сидя на коленях у матерей и бабушек, турецкие сказки и легенды. Примерно в семь лет, а то и раньше, если семья могла позволить себе нанять воспитателя, мальчиков забирали из гарема, то есть лишали женского влияния, хотя мать никогда не утрачивала возможности воздействовать на некоторые стороны воспитания своего сына. Если у мальчика был лала – нанятый воспитатель, – то ребенок начинал учебу дома, а когда усваивал все знания, которые ему мог дать лала, передавался под опеку ходжи – мудреца, завершавшего его образование. Однако большинство детей ходили в школу, которая представляла собой простую каменную постройку, примыкавшую к мечети. Таких коранических школ в городах было великое множество, иногда они помещались в верхних этажах построек, возвышающихся над фонтаном мечети. В деревнях, где вообще было немного зданий, школой в период времени между рассветом и примерно часом полуденной молитвы могла служить и непосредственно мечеть.

В первый день отец приводил ребенка в школу со словами, обращенными к учителю: «Его плоть – ваша, а кости – мои», что означало: «Накажите его, если он заслуживает этого, но верните мне его здоровым». Ребенок целовал учителю руки и приступал к обычной школьной жизни. Но первый день часто становился маленьким праздником. Иногда мальчика сажали на низкорослую лошадь, и он под детское пение и восклицания мужчин совершал объезд гробниц святых, чтобы дать традиционные обеты и испросить у них благословения. Наставником школы, назначаемым смотрителем мечети от вакфа, был набожный человек обычно небольших интеллектуальных способностей, но детям надлежало относиться к нему не иначе как с благоговейным почтением, – так и было, особенно в бедных кварталах, где знания ценились чрезвычайно высоко, а родители посылали учителям скромные подарки. Порой в школе появлялись талантливые частные учителя, нанятые либо современно мыслящим руководством вакфа, либо группой родителей, но в общем учителя не поднимались над средним уровнем.

Школа представляла собой большую комнату с письменным столом и местом для наставника – в одном конце помещения. По обе стороны от учителя находились его палка для ходьбы и связки палочек для обучения счету, в углу помещался длинный тонкий прут, которым он мог стегать по спине детей, – словом, от наставника уберечься было нельзя, хотя он спокойно сидел на своей подушке, скрестив ноги. За небольшие проступки ученика наказывали тем, что заставляли стоять некоторое время на одной ноге, подняв вверх руки. Когда мальчик хотел выйти из класса, он должен был встать перед учителем на расстоянии одного фута и поднять руку, тогда ходжа позволял выйти. Затем мальчик переворачивал висящую на стене дощечку с надписью «гитти» («вышел»), а возвратившись, перевертывал ее на прежнюю сторону с надписью «гелди» («пришел»). Ученикам разрешалось выходить из класса только по одному, чтобы занятый или дремлющий учитель мог легко контролировать их отсутствие. Ученики сидели, скрестив ноги, на полу, новички в первом ряду, и повторяли наизусть то, что выучили. Учеба строилась полностью на заучивании, чему помогало покачивание взад и вперед. Сначала они учили алфавит, затем цитировали Коран, а потом распевали его. Ученики усваивали правильные жесты, положения тела и интонации намаза. Когда наступал знаменательный для мальчиков день – учитель счел их знания удовлетворительными, – их отсылали утром домой, и это рассматривалось как большая честь. Уличные прохожие, заметив мальчишку, с гордым видом идущего по улице со школьным ранцем в необычное время, останавливались, чтобы поздравить его, а в доме в связи с этим царила радостная суматоха. Ко времени, когда ребенок овладевал определенными навыками в каллиграфии, возможно, отчасти в чтении, а также некоторыми простыми математическими правилами, знания его учителя обычно уже были исчерпаны. На этом образование многих детей завершалось.