Осмос
Шрифт:
В девять часов он не написал еще ни строчки, ни слова; на столе затрезвонил его мобильник.
— Что поделываешь?
— Пишу сочинение, почти закончил.
— Слушай, у нас будет вечеринка, так что почеши задницу да пошевеливайся!
Пьер выключил мобильник.
Он совершенно забыл про свое «джентльменское соглашение» с незадачливыми артистами, считавшими себя оскорбленными; в качестве компенсации, в качестве искупления своей вины он должен был отправить по электронной почте по варианту текста, которого было бы достаточно, чтобы намарать страницы четыре. Он представил себе, как сейчас все они сидят перед экранами своих мониторов и бьют копытами землю, проявляя нетерпение, слушая музыку и ожидая, когда же появится долгожданное сообщение; каждый из этих придурков был готов перекатать себе в тетрадь любую чепуху. Да, должно быть, они здорово нервничают и сходят с ума от нетерпения, дышат прерывисто и хрипло, ведь срывается такое мероприятие! А у них уже у каждого и волосы зачесаны и покрыты гелем, а в кармане лежит презерватив.
Пьер вытер перо старой авторучки о край футболки, взял гелевую ручку и прикоснулся кончиком к листу бумаги. Он увидел, как на белом листе начала расплываться капля синих чернил. Он создал еще одну звезду, потом нарисовал луну, провел вертикальную черту, изобразил самолет,
Она все поглощает, все пожирает. Она находит, что все эти крупные «мухи», то есть точки, из которых складываются стихи и истины, очень приятны на вкус. Она их хватает и относит своим деткам.
Ням-ням… Как вкусно!
И они набивают ими себе брюхо, нажираются до отвала. Они ведь в своей семье, среди своих, так что можно вести себя запросто.
Ну разве жизнь не прекрасна?
Пьер вырвал листок из тетрадки и бросил его на пол. Руки у него вновь начали дрожать. Проникавшие сквозь занавески лучи заходящего солнца падали ему на макушку. Его обволакивал какой-то туман, в котором звучали чьи-то голоса. Ему стало дурно, болела уже не только голова, казалось, боль была повсюду, правда, пока еще не очень сильная. Но болеутоляющие принимать как будто рановато. Если он примет капсулу сейчас, то пиши пропало; в голове у него сначала возникает жуткая путаница, а потом и полная пустота. Нет, болит у него голова или нет, а он должен отправить по приличному тексту на компьютеры этих захребетников. Потом он поужинает. А потом он заснет и проспит все два дня напролет. Потом он отнесет свое сочинение Лоре, она очень удивится, а он увидит, как поблескивают ее глаза, похожие на конфетки. А почему бы не сегодня вечером? Вот было бы славно! Можно было бы пустить ей пыль в глаза, поразить заключением, отличным, первоклассным заключением, ведь заключение — это его конек! Длинноносая всегда приходила в восторг от его заключений.
Отказавшись от мысли проглотить пилюлю, Пьер погрузился в созерцание слова «рука», он увидел, как чьи-то руки, сначала одна, потом вторая, схватили ручку бейсбольной биты, обтянутой красной материей, и это красное пятно заполнило все пространство, а потом он увидел, как весь мир разлетается на куски, и как эти раскаленные обломки стремительно несутся в разные стороны, куда-то к границам Вселенной, где царит мрак и где кто-то говорит басом. Позвонит ли ему Марк из Испании? Помнит ли Марк о его существовании? Испытывает ли Марк по ночам страх? Испытывает ли Марк к нему хоть каплю любви? Питает ли к нему привязанность, хоть самую малость? Вернется ли он?
Сердце Пьера учащенно билось. Чтобы успокоиться, он вылез из-за стола и отправился к ванне, чтобы охладить разгоряченную голову под краном, чтобы умыться и смочить затылок. Он воспользовался тем, что оказался около ванны, и вымыл ноги, а потом взялся за ножницы и собирался уже было обрезать ноготь на большом пальце, так как тот уже почти врос в мясо, из-за чего палец начал побаливать, но спохватился и ругательски изругал себя: «О, великий балда! Нельзя стричь ногти по пятницам! Фонтенель хорошо сказал… А что он сказал? Быть может, он сказал вот что: „Если бы мне нужно было стричь ногти в пятницу вечером перед визитом к Лоре, то я, наверное, скорее бы повесился“. Да, стричь ногти запрещено, слышишь, кретин? Запрещено также думать о ножницах, о бейсбольных битах, о матери, живущей в Париже, об отце, находящемся в Испании, о них обоих, если только они вдвоем не находятся где-нибудь в Тибете. Надо сначала закончить работу». Сидя на краю эмалированной ванны, Пьер осознавал, что заканчивать ему пока что нечего, потому что он еще не написал ни единой буквы. Внезапно в комнате возник какой-то непонятный шум, какой-то шорох, похожий на хлопанье чьих-то крыльев. Испугавшись, что в комнату могла залететь летучая мышь, Пьер с опаской поднял голову и обвел взглядом тяжелые балки, грубо обтесанные топором в незапамятные времена. Шум стих, потом возник вновь, но уже в другом месте, и Пьер увидел, что о колпак его лампы бьется крупная ночная бабочка. За окном было темно. Прощайте, дубоносы, спокойной ночи! Ночь вступила в свои права.
Пьер надел чистую футболку, схватил грязную, чтобы ею прихлопнуть проклятую бабочку, усевшуюся на компьютер. Вообще-то бабочкой это чудище сероватого цвета назвать было трудно… Он пристукнул эту тварь с первого же раза, вложив в удар всю свою злость, почти ярость. Дрожащими пальцами он набрал на клавиатуре послание, которое по электронной почте должно было дойти до этих захребетников, привыкших пользоваться плодами его трудов: «Дело сделано, парни, вы можете шнуровать свои ботинки и отправляться на вечеринку, я в полном порядке, так что можете не волноваться, все вам будет». Ответа не последовало. Пальцы Пьера опять забегали по клавиатуре: «Вы что, на меня злитесь?» Опять никакого ответа. Озадаченный и несколько расстроенный Пьер подошел к окну, чтобы поплотнее задернуть занавески, затем вновь уселся за стол и уставился на листки для черновика. Решено: он больше не встанет, пока не закончит работу. Боль тянулась тонкой нитью между плечами и затылком, а как только он брал ручку, спускалась вниз, к локтю и запястью. В нескольких миллиметрах от белого листка кончик ручки начертал невидимую букву и застыл. «Я — очень умный мальчик, — сказал себе Пьер, — но я все же не напишу это на бумаге». Затем он написал «это» один раз, потом второй, уже более крупными буквами. По мере того как он писал, пальцы у него понемногу немели, и ему показалось, что они даже распухли и стали похожи не то на толстые сосиски, не то на жирных кротов. С десяток скомканных листков уже валялся вокруг него. Почему эти придурки больше не посылают ему сообщений? «Что я еще такого натворил?» Он поерзал на вращающемся стуле и вновь принял позу прилежного ученика, корпящего над домашним заданием и скребущим пером по бумаге. Ему казалось, что его мозг превратился в некое подобие огромной норы со сложной системой запасных ходов и выходов, и он сам лез в глубь этого лабиринта, стремясь отыскать там некие фантастические видения, созданные его воображением. Поиск истины — какая банальная, какая избитая тема, и в то же время какая безумно тяжелая тема! Она способна ударить как молот по наковальне, ударить и расплющить! Молот бьет, корабль плывет, нет, не плывет, а лежит на дне, превратившись в кучу обломков, а чья-то шаловливая ручонка перемешивает их, чья-то потная рука тяжело давит на его руку, и конец ручки фирмы
В полночь Пьер сломал свою ручку пополам так, как ломают кость цыпленка, которая должна принести вам удачу и помочь решить, и немедленно, все проблемы, в какой бы сфере они ни существовали: в любви, в денежных делах, в учебе, — ибо она должна подсказать вам, как лучше взяться за толкование фразы Фонтенеля, а также и каким образом лучше очаровывать девушек. Короче говоря, такая сломанная косточка превращается в волшебную палочку, палочку-выручалочку, и быть может, Пьер надеялся, что с его ручкой произойдет нечто подобное… Темно-синяя, почти черная жидкость потекла по его пальцам, распространяя странноватый, непривычный запах, который он поспешил втянуть носом, возможно, опять же в какой-то необъяснимой надежде не чувствовать себя больше таким одиноким. Пьер вытер руки о грязную футболку и опять заглянул на свой адрес в электронной почте. Пусто! У него возникло и окрепло какое-то очень неприятное чувство, которому он пока что не мог найти названия, потому что такового не было ни в одном словаре. Это чувство, это ощущение существовало только у него, оно сидело где-то глубоко в его теле. Скорее всего это чувство можно было бы назвать сильнейшей усталостью, изнеможением от этой бесконечной ночи, желанием поскорее увидеть рассвет, зарождение нового дня.
Зевая во весь рот, Пьер опустил голову на стол, так что его подбородок уперся в стопку бумаги. Он протянул руку и осторожно повернул приклеенную скотчем фотографию «лицом» к себе. Это была не та фотография, которую дал ему отец, нет, это был подарок Лоры. Фотографии, одни только фотографии… На фото была запечатлена девушка или молодая, очень молодая женщина на мотоцикле. Она запрокинула голову, волосы, развевающиеся по ветру, лезут ей в глаза и почти скрывают лицо, через плечо у нее висит рюкзачок, откуда выглядывает головка малыша, которому на вид годика два, не больше; рожица у этого человечка удивленно-испуганная, а девушка весело смеется, запрокинув голову и широко раскинув руки, словно она хочет обнять весь мир. Фото было сделано летом, руки у нее голые до плеч, и в руках у нее ничего нет… Какие истины кроются в этом снимке? Какой вообще интерес представляют собой фотографии, семейные альбомы? Такие альбомы часто находят в грудах намокшего мусора на пожарищах. Он оттолкнул от себя фотографию в серебристой рамочке обратно, к стене, туда, где всего лишь в нескольких сантиметрах от нее гоготала во всю глотку девица с красными глазами. Он смотрел то на одну, то на другую, мигрень постоянно усиливалась, в глазах у него то рябило, то темнело, то двоилось. На голове у девушки на мотоцикле вдруг оказалась шляпа красноглазой, а на плече у красноглазой вдруг обнаружился рюкзачок, голова малыша выглядывала из шляпы… «Если бы у меня в глазах было полным-полно истин, я бы себе их выколол ручкой, я не поддался бы их воздействию, не позволил бы, чтобы они мне все испортили». Пьер принял две капсулы болеутоляющего, две таблетки снотворного и уснул, даже не заметив, что его щека лежит в лужице чернил, пролившихся на столешницу. Проснулся он только на следующий день, после полудня, но не за столом, а в своей постели, с подушкой не под головой, а на голове. Сначала его охватила буйная радость, но как оказалось, радоваться было рано. Во сне он написал идеальное сочинение, набрал его на компьютере и отпечатал на принтере четыре экземпляра: один для себя, второй для Лоры, третий для Длинноносой, четвертый для директрисы. Его не удивили и не заинтриговали ни его пальцы, испачканные чернилами, ни валявшаяся на полу футболка, ни усеявшие пол скомканные листки. Он проветрил комнату, переоделся, привел в порядок письменный стол, подровнял стопку листков для черновика, достал из стакана новую ручку все той же фирмы «Мицубиси». Затем он сел и включил компьютер. На его адрес по электронной почте не поступило ни одного сообщения. Ну что же, наплевать! Он пребывал в том состоянии духа, что, как ему казалось, мог бы сейчас горы своротить. Боль совершенно прошла. «Сегодня еще только суббота». Руки не дрожали. Они хотели только одного: раскрыться и излить свое содержимое на бумагу. «Сезам, откройся! И ведь сейчас откроется, потому что этот Сезам — мой приятель… Однако почему же Марк не звонит? Странно…»
Прошло несколько часов, и количество чернил в гелевой ручке явно уменьшилось. Пьер выводил на белом листе бесконечную волнистую линию, из которой иногда «выплывало», как из морской волны, настоящее слово. Таким образом он старательно вел себя навстречу некой идее, некой мысли, которая должна была оформиться и превратить эту волнистую линию в связный текст, и тогда задание будет выполнено.
Прошло еще несколько часов. Пьер смотрел в сторону окна и видел, как за неплотно задвинутыми шторами угасал день. По болевым ощущениям он мог проследить, где проходит нерв, соединяющий мозг с рукой. Вены у него набухли, в особенности те, что проходили по внешней стороне ладони, они были синие, нет, даже темно-синие, как чернила, и в них пульсировала кровь. Пьер даже слышал удары… А быть может, там тихонько стучали в поисках выхода слова, цитаты, сравнения, составляющие соль того великолепного краснобайства, при помощи которого изливается на бумагу мысль и которое приводит в восторг преподавателей. Именно в этом месте, наверное, следовало бы сделать надрез, чтобы выплеснулась наружу ярость, душившая его.
Превосходная работа, тщательно осмысленная, взвешенная, умная, написана хорошим слогом. Ты прекрасно понял предложенную тему; так что на сей раз руки тебе не отрубят.
Из сада долетал какой-то сладковатый, чуть затхлый запах, он навевал на Пьера грусть, буквально сковывавшую его пальцы всякий раз, когда он собирался с мыслями, набирался духу, а его рука, уже вроде бы накопившая силы для «разбега», собиралась единым ударом покончить с сочинением. Рододендроны поникли, настурции бессильно лежали на земле, рассыпав вокруг увядшие лепестки. Вдоль забора росли белые гвоздики, но у многих из них белые венчики превратились в сморщенные желтые комочки. Пьер громко рассмеялся, вспомнив, сколь нелепо и смешно выглядел Марк в высоких охотничьих сапогах, доходивших ему чуть ли не до бедер; к тому же тогда Марк вырядился в специальный костюм, предназначенный для вырубки кустарника, туго-натуго затянулся ремнем, так что сходство с пионером авиации было поразительным. Теперь же его отец садом не занимался, словно ему и дела не было до цветов, которые росли, цвели и умирали без присмотра, а после гибели издавали этот отвратительный запах… даже не запах, а зловоние. Ну как можно уделить должное внимание Фонтенелю, если легкие заполняют эти мерзкие миазмы?!