Особенная дружба | Странная дружба
Шрифт:
Единственно, что произвело впечатление на Жоржа — слова «каникулы» и «новый учебный год». Он еще не знал, что они будут значить для него. Ему хотелось верить, что у Отца Лозона, тронутого его покаянием, также может оказаться для него сюрприз в запасе. Было бы жаль распрощаться с Сен—Клодом сейчас, когда он, наконец–таки, комфортно устроился в нём. Он припомнил, по крайней мере, одну из строф Боссюэ, потому что ему было интересно — войдёт ли она в доклад настоятеля:
De son chaste baiser, mes levres enfiammees,
D'un beau feu consumees,
Portent rapidement dans mon creur entame
Le trait du Bien—Aime…
Под
Приятным огнём горят,
Быстрым, вонзаясь в моё сердце пролётом
Стрелы Возлюбленного…
Было, мягко говоря, сюрпризом опять найти «Возлюбленного» посреди подобного пафоса.
Когда отец Лозон пришёл созывать свою Конгрегацию, то сделал знак Жоржу, чтобы тот сопровождал их. Жорж решительно двинулся следом. Он совсем позабыл о своих страхах. Но когда они достигли церкви, быстрый взгляд вокруг показал ему, что Александра там нет.
Отец Лозон изложил обязанности конгрегационалистов на каникулах. Обязанности, ничего, кроме обязанностей, для конгрегационалистов, так же как и для членов академии. Жорж пристально смотрел на священника, который, казалось, избегал его взглядов. Несмотря на прощение, которое он de facto получил, он ненавидел этого человека.
Даже если двум друзьям все же случиться вернуться в Сен—Клод в новом семестре, с какими же трудностями, с точки зрения недавней строгости Отца Лозона, они вынуждено столкнутся! Священник был единственным препятствием между ними и жизнью в бесконечных наслаждениях. Жорж возжелал, чтобы земля разверзлась и проглотила этого человека: несомненно, подобное чудо служило бы более полезной цели, чем то, которое он представлял себе, когда прислуживал Отцу де Треннесу на мессе. Александр и он оказались бы свободными. Священник унёс бы свою тайну с собой. Все обернулось бы к лучшему; Отец отправится к своему небесному раю, оставив им земной. Но нет; он находится тут, весьма живой, твёрдо стоящий на ногах — ангел, насильно задрапированный в стихарь, и с платком в руке вместо пылающего меча.
Жорж посмотрел на священника и счёл, что лицо у него вульгарное, голос — противный, а скромность жестов — наигранная. Красноречием он блистал только в частном разговоре; на публике это было красноречие Каллина [др. — греч. , из Ефеса — древнейший из элегических поэтов. Представитель военной и патриотической элегии. Тут имеется ввиду, что речь Отца Лозона на публике была монотонна и скучна], только из Палинода. Отец де Треннес был более убедителен, с устоявшимися манерами; и обладал более благородным обликом.
На следующий день, во время вечерних занятий в студии, Жорж был вызван в комнату Отца Лозона. Священник сказал:
— На днях я был крайне суров к вам: во–первых, вы это заслужили; во–вторых, это было необходимо, чтобы усадить вас на скамью подсудимых. Ваше признание оказалось страшным ударом для вашей гордости, но, в то же самое время, ваша душа ныне освободилась от бремени! И это доказало мне, слишком основательно, что тяжесть моих упреков была очень далека не чрезмерной. Но, по крайней мере, заставив вас признать это, я имею счастье видеть, как исправилось ваше поведение.
— Я был сильно поражён рвением, с которым вы возобновили свои религиозные обряды, несмотря на ваше изгнание. Я не мог быть уверен в вас до того дня, когда, не имея больше надежды на вымысел, у вас не осталось бы причин мне лгать. Если бы зло воспрепятствовало исправлению, то вы, сбросив маску лицемерия, обнажили бы свой лик, щеголяя отсутствием благочестия. Но, на то Божья воля, что в эту первую бурю страсти вы не оказались среди тех, кто погиб.
— Этим я обязан и вам тоже, Отец, — произнёс Жорж.
— Потому что, несмотря на внешние проявления, мне казалось невозможным, чтобы ваша душа была настолько извращенной, и в вашем поведении больше недомыслия, чем порочности. Что бы ни говорили, вера во многом интеллектуальная материя; следовательно, вы не могли её потерять. Если я делал вид, что отчаялся в вас, то только потому, что у меня по–прежнему теплились некоторые надежды. Видите ли, вероятно, я знаю вас лучше, чем вы сами.
Жорж подумал, что настал благоприятный момент объявить, что он, хотя и не без борьбы, подчинился приказу потерпеть неудачу в сочинении по религиозному обучению.
— Ваши страдания в этом деле, — сказал Отец, — будут единственным наказанием, которое вы должны запомнить. Поскольку к вам полностью вернулось отличное расположение духа, я считаю, что с разногласиями между нами полностью кончено. Поэтому я могу отменить решение, которое принял по поводу вашего возвращения в Сен—Клод. Но, с вашего позволения, мы не сможем в течение оставшейся недели семестра отменить те приказы, которые я дал господину воспитателю: пусть они останутся, в оправдание причин, послуживших основой для этих приказов. Короче говоря, исключительно от вас зависит, будете ли вы первым во второй год, каким вы были на третьем курсе первого.
Жорж поблагодарил его. Он был почти пьян от радости. И, на этот раз, облегчение оказалось более основательным, чем то, которое он получил, когда понял, что его реабилитировали в Конгрегации. Теперь он знал, что сможет вернуться в Сен—Клод; он нисколько не сомневался в том, что Александр тоже вернётся сюда. Он предполагал, что спустя некоторое время Александр тоже капитулирует, и это даст возможность заключить всеобщий мир. Все, что ему хотелось сейчас узнать — каковы будут его условия.
— Я должен сказать вам ещё кое–что, — продолжил Отец. — Мальчик, который проследовал за вами в заблуждение, не последовал за вами в покаяние. Я вверяю его вашим наиболее ревностным молитвам; он уже есть в моих. Я очень глубоко скорблю при мысли, что этот мальчик покинет колледж, чтобы никогда сюда не вернуться; он стал так не похож, увы! на того мальчика, который когда–то пришел к нам!