Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке
Шрифт:
Я приложила к груди платье с вышивкой из бусин, когда-то белое, а теперь пожелтевшее, как старая бумага, и заглянула в стоячее зеркало с мутным стеклом. Отражение мне понравилось. Сбросив разодранные на коленке грязные джинсы, свитер и измазанные в глине кроссовки, я облачилась в наряд средневековой дамы. Платье расползлось на плече по шву, но в челом смотрелось очень даже неплохо. Вынув из пучка оставшиеся шпильки и сняв очки, я разглядела в зеркале размытый близорукостью силуэт элегантной дамы. Следующим оказалось платье из золотистой парчи.
Позабыв все на свете, я вынимала из душного плена гардероба старинные наряды, примеряла шляпки и выдумывала жизнь женщин, которым они принадлежали. Приседая в реверансах, строя отражению глазки, изображая королевскую особу и посылая воображаемой свите поклонников воздушные поцелуи, я развлекалась, как ребенок.
В самый разгар веселья, когда я обнаружила костюм с воротником из жестких накрахмаленных кружев, напоминавших круглое блюдо, и запуталась в тесемках, шнуровках и нижних юбках, мне почудился странный звук, будто кто-то фыркнул или хихикнул. Выпростав голову из вороха складок, я прислушалась к тишине замка с замирающим от страха сердцем. В комнате никого не было!
— Эй, кто тут? — мой голос дрогнул.
Воображение услужливо нарисовало глумливую ухмылку на полупрозрачном лице белого привидения и такой же наглый оскал на морде фантомной лошади. Я зябко поежилась. Из раскрытого окна потянуло сыростью реки.
Освободившись из плена платья и молниеносно натянув джинсы со свитером, я выглянула в окно, в соседнюю комнату, прогулялась до поворота коридора и вернулась назад, в розовую спальню. В замке никого не было! Мне показалось. Я хмыкнула и пожала плечами, подбадривая себя и прогоняя суеверный страх. Страх развеялся, но неприятный осадок все же остался на самом донышке подсознания. Радостное настроение улетучилось, и стало стыдно за несолидный поступок.
В смущении я аккуратно повесила наряды в шкаф, поправила покрывало на ложе и посмотрела на часы. Наручные часики китайского производства встали, не выдержав испытания походными условиями. Впрочем, я и без них догадалась, что наступило время обеда.
Кухню я нашла совершенно случайно, возможно, интуитивно. Длинный, с изрезанной и подпаленной столешницей грубо сколоченный стол, по обе стороны от него колченогие скамьи, битые глиняные горшки, сваленные в углу казаны, пустые бутылки в плетеных корзинах, вязанка дров, черная от копоти чугунная печь, а так же застоявшийся запах пригоревшего жира — вот что мне удалось обнаружить в полуподвальном помещении.
Из съестных припасов в замке имелись связка репчатого лука, хранившаяся, по моим прикидкам, со времен крестоносцев, головка сыра, такого твердого, что его не смогли одолеть мыши, и такого пахучего, что сознание прояснялось, как от нашатыря, и бутылка с подозрительной темной жидкостью, запечатанная сургучом. Главной находкой стали невероятной длины спички в цилиндрической жестяной банке и полотняный мешочек, подвешенный к балке потолка. В нем чудом сохранились пять крупных сухарей. Один я тут же сунула за щеку и ощутила почти райское блаженство.
— Луковый суп! — объявила я меню и энергично принялась за дело.
В первую очередь следовало развести огонь. Дети цивилизации, мы имеем смутное представление, какое это трудное дело — добывание огня. Мы привыкли к газовым плитам, электрическим чайникам и микроволновым печам, и даже не подозреваем, каким великим открытием стал для человечества обыкновенный костер.
Я положила три полена в топку, прикрыла их обрывками соломенных плетенок из-под разбитых бутылей и чиркнула спичкой. Желтый огонек жадно схватился за сухую солому, моментально превратив ее в пепел, облизнул поленья, подпалил им бока и съежился. Я дунула в топку, подбадривая несмелое пламя. Язычки взметнулись и опять опали в бессилии. Запихнув еще порцию соломы и истратив три спички, я добилась небольшого прогресса, в результате которого бок одного полена обуглился.
Немного поразмыслив, я пришла к выводу, что костру не хватает тяги, добавила поленьев, уложив их домиком, запалила солому факелом и что было сил дунула в топку. Облако золы вырвалось на свободу, окутало меня с ног до головы, запорошив очки, нос и рот.
Кашляя, чертыхаясь и протирая полой свитера стекла очков, я поднялась с пола. И замерла в ощущении, что нахожусь в кухне не одна. Кое-как водрузив на нос очки, я обернулась и различила сквозь серую пленку темную фигуру в дверном проеме.
Старуха в черном одеянии неподвижно стояла и смотрела на меня, замораживая холодом высокомерной насмешки, которую источали ее прищуренные глаза, крючковатый нос, вздернутый острый подбородок и плотно сжатые губы. Старуха Смерть явилась по мою душу. Я задохнулась от ужаса, сердце остановилось, а ноги стали ватными и подогнулись в коленях.
— Ой, — вырвался из горла мышиный писк, и серое марево рассыпалось звонкими горошинами.
Глава 13
Год 1428, ранний вечер
За окном висело густое серое небо. Дождь стучал в стеклышки витражной затворки. Тук-тук, тук-тук. Или это сердце мое плакало горькими слезами, оплакивая тех, чьи виноградники вытоптали копыта жеребцов, тех, кто задохнулся в пламени пожара, тех, кто потерял прошлое и будущее на шерстяном одеяле. Вот и Шарльперо потерялся в пыльных коридорах замка, пропал в таинственных закоулках и потайных ходах. Съели его откормленные крысы маркграфовских житниц или растерзали собаки из охотничьей своры. И лишь рыжие клочки шерсти перекатывает сквозняком на забытых лестницах замка. Да и от Блума до сих пор нет вестей…
— Держи голову прямо! — старуха больно дернула прядь волос.
Я послушно выпрямилась. Гунда заплела пятую по счету косу, чтобы сделать на моей голове модную прическу.
— В комнате Изабеллы веди себя скромно, — напутствовала она. — Молчи. На вопросы не отвечай. Голос тебя выдаст. У Агнес голос был звонкий и тонкий, а у тебя низкий, с хрипотцой… И глазищи-то, глазищи свои притуши. Ресницы опусти и сиди мышкой. А то как поведешь глазищами, аж мороз по коже… Изабелла начнет гадости говорить — не слушай. Она всем их говорит. Магнус чушь будет болтать — не обращай внимания, он всегда чушь болтает. С отцом Бонифацием — поосторожней, он хитер, как иезуит. Шута гони. Будет рожи корчить или язык показывать — ногой его шугани. От Хендрика держись подальше, сиди с придворными дамами. Да! И не забудь ласково улыбнуться Марианне.