Лежу на грубом берегу,Соленым воздухом согретый,И жизнь любовно берегу,Дар многой радости и света.И сердце солнцем прокалив,Его очистив от желаний,Я слышу царственный приливНевозмутимого сиянья.Так, омываемый волнойВ веках испытанного счастья,Я принимаю труд и знойИ предвкушаю хлеб земной,Как набожное сопричастьеВселенной, трудной и благой.
«Пусть жизнь становится мутней и непролазней…»
Пусть жизнь становится мутней и непролазней,Пусть трудно с человеком говорить,Пусть все бесплодней труд и несуразней,Благодарю Тебя за право: жить.Пусть шаткие и гибельные годыКачают нас в туманах и дыму,Как утлые речные пароходы,Плывя в океаническую тьму —Воистину, ничтожна эта плата:Слеза и вздох — за степь, за песнь вдали,За милый голос, за глаза собрата,За воздух жизнерадостной земли.
«Да, я повинен в непомерном счастьи…»
Да, я повинен в непомерном счастьи —И в простоте своей ликую я.Я утверждаю — самовольной властью —Досмысленную радость бытия.Трудна судьба: средь грузных и бескрылыхО легкости, о небе говорить.Средь полумертвых, лживых и унылыхБороться, верить, радоваться, быть.Я вас зову в сообщники и братья,Не презирая вашей слепоты.Услышьте же дыханье благодатиНад этим миром трудной суеты.Настойчиво спасая вас от смерти,Я вас прошу: для вас — и для меня —Предайтесь мне, и голосу поверьтеУтерянной отрады бытия.
«Розовеет гранит в нежной стали тяжелого моря…»
Розовеет гранит в нежной стали тяжелого моря.В небе медленно плавится радостный облачный снег.На нагретой скале, позабыв про удачу и горе,На вершине ее — одиноко лежит человек.Человек — это я. Незаметный и будто ненужный,Я лежу на скале, никуда — ни на что — не смотря…Слышу соль и простор, и с волною заранее дружный,Я лежу, как тюлень, я дышу — и как будто бы зря!Он огромен, мой труд. Беззаботный, но опытный мастер,Я себя научил неустанно и верно хранитьПамять древней земли, плотный свет безусловного счастья,Ненасытную жажду: ходить, воплощаться, любить.Я вышел. Вкруг меня, как по приказу,Восстала жизнь, оформилось ничто.Гудя, ревя, мыча — рванулись сразуСтада людей, трамваев и авто.
«Я в центре возникающего мира…»
Я в центре возникающего мира.По радиусам от меня бегутДеревья, камни, храмы и трактиры,Где суетятся смерть, любовь и труд.Мир призраков, свободный и безбрежный,Вдруг воплотился, ожил и живет,И, повинуясь воле центробежной,Встает и крепнет, ширится, растет.Мне каждый шаг являет воплощенье:Вот дом возник из дыма и песка,Взглянул — и вот, в невероятной лени,Катятся голубые облака…Моим хотеньем, чувственным и грубым,Рожден пленительный и сложный мир:Летит авто, дымятся в небе трубы,И реют звуки еле слышных лир.
«Из моего окна гляжу глубоко вниз…»
Из моего окна гляжу глубоко вниз.Мне многое видней с моей высокой крыши.Качает небеса голубоватый бриз.Рождаются слова. Мы скоро их запишем.Дрожит мой старый дом. Он стар, мохнат, но твердИ не его страшит ветров непостоянство.Мы скоро поплывем в небесный тихий порт,На звездные огни, в чистейшие пространства.Мой дом отчаливает. Глуше бьет прибой.Мы погружаемся в морской неверный вечер.Неведомых друзей приветствую рукой:Прощайте, милые, до скорой братской встречи.Прощайте, милые, я покидаю васИ в этот строгий час, глухонемой, суровый,Вам тороплюсь сказать в последний разПростосердечное и дружеское слово:Я видел много бед и всяческого зла,Тщету людской судьбы, затейливой и нищей,Я знал живых людей, обугленных до тла,И слышал голоса лежащих на кладбище.Я видел, как весной здоровый человекСреди веселого земного изобилья,Стоял и каменел, не поднимая век,И каменно рыдал от страха и бессилья.Как человек бросал жену свою и матьИ уходил блуждать, от скуки безумея,И было нечем — незачем — дышать,И воздух был ему гранита тяжелее.Я слышал вой в ночи — нечеловечий зык,Отчаянье живых пред гибелью бесцельной.Таких не знает слов ни мой, ни ваш язык,Чтоб рассказать об этой скорби беспредельной.…И все же, уходя в поля иных времен,Пред непроглядной мглой блужданий и открытий,Всем знанием моим нелегким укреплен,Вам говорю, друзья: живите и живите.Воздайте Господу великую хвалу,Закрыв сердца хуле, сомненью, укоризне,За колыбель и гроб, за свет дневной и мглуЗа хор пленительный многоголосой жизни.
«В дремучей скуке жизни бесполезной…»
В дремучей скуке жизни бесполезнойБлюсти закон и ежедневный блуд,Работать, есть и спать почти над безднойВот праведный и мужественный труд.Жить полной волей, страстной и упрямой,В однообразьи оловянных дней.Ходить упруго, весело и прямоНавстречу верной гибели своей.Нет подвига достойнее и выше:Так жить, чтоб ничего не отдаватьНи за бессмертье, что порой предслышимНи за прошедших жизней благодать.
Посвящение
Благая весть с блаженной высоты,Ты,Свет радости в зияньи пустоты,Ты,Мой проводник на поприще мечты,Прими вот эти бедные листы,Свидетелей трудов и чистоты,Ты!..
Восточный танец
В ответ на знак — во мраке балаганаРасторгнуто кольцо сплетенных рук,И в ропоте восставших барабановТанцовщица вступила в страстный круг.Плечо и грудь вошли степенно в пляску,В потоке арф нога искала брод,Вдруг зов трубы — и, весь в легчайшей тряске,Вошел в игру медлительный живот.О, упоенье медленных качаний,О, легкий шаг под отдаленный свист,О, музыка неслыханных молчаний,И — вдруг — удар, и брызги флейт и систр!Гроза. Безумье адского оркестра,Раскаты труб, тревожный зык цимбал.Как мечется испуганный маэстро,Но все растет неукротимый вал.И женщина — бесстрашная — вступилаС оркестром в сладострастную борьбу.Ее из мрака музыка манила —И шел живот — послушно — на трубу.Но женщина любила и хотела —И, побеждая напряженный пляс,Она несла восторженное телоНавстречу сотням раскаленных глаз.О, этот час густой и древней муки:Стоять во тьме, у крашеной доски,И прятать от себя свои же руки,Дрожащие от жажды и тоски.
«Я был пылинкою в игре миросмешений…»
Я был пылинкою в игре миросмешений,Я еле был — в полунебытии…Душа качала в первобытной лениВидения бесцветные свои.Я шел, кружась, сквозь пустоту и бездны,Сквозь сладость первозданного огня,Весь осиянный счастьем бесполезным,Неудержимой радостью звеня.И там, где — ветром никогда не бита —Душа росла в пространствах, как траваГде шли, моим покорные орбитам,Веселые и нужные слова,Где тишина цвела, благоухая миром,Пришла ко мне — и возмутила кровь!Из хаоса и тьмы грохочущего МираНезваная враждебная любовь.Она пришла ко мне безжалостно и грубоСломать мой круг, мой стих, мою судьбу.И душу обожгла, и опалила губы,Чтоб солью огненной томить мою алчбу.Вот ворвалась, пошла кружить и бесноваться,Дыша стыдом, томленьем и тоской…Остерегайся, ты, посмевшая ворватьсяВ мой гармонический покой!В пустыне и огне, к отравленным колодцам,Как некогда, меня швырнуть ты хочешь вновь,Но снова — твердь и горд, иду с тобой бороться.Любовь, обрушься! Трепещи, любовь!Не доверяй себе. Беги единоборства!Вот в этом теле — бедном, как ковыль —Сокровища стихов, терпенья и упорства,Которые скалу разрушат в пыль.Тяжка твоя ладонь — и я паду, быть может,Но ныне я тебе велю:Не слушай — не поверь! — дрожи смертельной дрожью,Когда я крикну, сломанный — «люблю».
«…Нужны были годы, огромные древние годы…»
…Нужны были годы, огромные древние годыПсалмов и проклятий, торжеств, ликований — и мглы,Блистательных царств, урожаев, проказы, невзгоды,Побед, беззаконий, хвалений и дикой хулы,Нужны были годы, века безнадежных блужданий,Прокисшие хлебы и горький сжигающий мед,Глухие века пресмыканья, молитв и рыданий,Пустынное солнце и страшный пустынный исход,Мучительный путь сквозь пожары и дымы столетий,Извечная скука, алчба, торжество и тоска,Затем чтоб теперь на блестящем салонном паркетеЯ мог поклониться тебе, улыбнувшись слегка.Какие пески отдаляли далекую встречу,Какие века разделяли блуждающих нас,А ныне мы вместе, мы рядом, и вот даже нечемЗасыпать пустыню и голод раскрывшихся глаз.И только осталось твое озаренное имя.Как хлебом питаться им — жадную душу кормить,И только осталось пустыми ночами моимиЗвериную муку мою благодарно хранить.Спокойно платить этой жизнью, отрадной и нищей,За нежность твоих — утомленных любовию — плеч,За право тебя приводить на мое пепелище,За тайное право: с тобою обняться и лечь.