Особо одаренная особа
Шрифт:
— Что? — не понял маг, когда мышь стала писать на стекле какие-то знаки.
С трудом выпростав лапы, она умоляюще их сложила, недвусмысленно пуская пузыри и показывая, что если маг не законченный идиот, то было бы неплохо разжать пальчики. Что Велий и сделал.
Слил воду со всем содержимым в чайник, заткнул ему носик и поставил на огонь. После чего, зловеще улыбаясь, вынул саблю, поворачиваясь к подушке. Пух и перья взметнулись к потолку, скрипнула дверь, в проеме показался Рогач. Сложив ручки на животе и прислонившись
— А вы все развлекаетесь, я смотрю.
Тут в чайнике взвыло на два голоса:
— У-у! А-а! О-о! Скоти-ина!
Маг, выплеснув содержимое на пол, зло поинтересовался у исходящей паром бабищи:
— Ну что, придумала, как тебя ублажить?
— У-у! — простонала бабища и на четвереньках быстро поползла к Рогачу. Распластанная мышка замучено икала, глядя стеклянными глазами в потолок.
— Куда? — Велий прихлопнул беглянку кастрюлей, сгреб ее и бросил обратно на огонь, прихлопнув сверху тяжелой сковородой. — Мы еще долго развлекаться будем!
— Ик! Пощади, родимец, — безнадежно взмолилась мышь.
Маг схватил ее за хвост, но его внимание привлекло отражение в зеркале.
— Ну ты крут, я тебя уважаю! — пробасил двойник, но осекся под его тяжелым взглядом и метнулся за раму.
— Стоять! — заревел Велий. — Отражать!
Рогач испуганно всхлипнул у дверей и тоже начал пятиться, укоряя квестора:
— Что же вы так своих зверушек распустили?
Велий зыркнул в сторону зеркала. Там отражение уже обзавелось и вареной мышью, и саблей в неуверенно подрагивающей руке.
— Прямо стоять. Форму потерял? Я тобой займусь! — Маг обвел комнату яростным взглядом, пообещал: — Я всеми вами займусь!
Я посмотрела на валяющегося в Студенце исходящего паром Анчутку и, когда он пристал к берегу, осторожно ткнула в живот:
— Чего это с ним?
Карыч икал, облапив крыльями березу:
— Ну ик, внученька, ик, дай только, ик, встану!
— Чего-то-мне здесь неуютно сделалось, — призналась я. — Может, к папе в гости съездить? — и бочком, бочком нырнула в ивняк.
Добежала до капища и поинтересовалась у тетки Горгонии:
— Нет ли у нас каких-нибудь занятий за пределами леса?
— Ну вот, ведь можете. — Феофилакт Транквиллинович удовлетворенно откинулся на спинку стула. — Вполне приличные знания.
— Тут главное правильный подход найти, — вставил Анчутка, чья когтистая рука нежно сжимала мое левое плечико.
— Не совсем же она у нас безголовая, — вставил свое слово стоящий справа Карыч.
— Спасибо педагогам, — пискнула я.
Горгония разглядывала измочаленную о столешницу указку.
Овечка, прибывшая на выходные, с интересом профессионала выпытывала у Индрика, в чем лучше прутья замачивать для порки учеников.
— Ну если парней, то лучше в рассоле, а если девок, то — кипяток.
— Вообще-то, — буркнула я, — детей положено воспитывать лаской.
Нечисть уставилась на меня разноцветными глазами, а овечка хохотнула:
— Ты иди это Гуляю расскажи, он тебя в Школе ждет. Кстати, а можно я заберу прутики?
Я тоскливо вздохнула.
— Ну давай еще ты заяви, что меня пороть будешь, — пробурчала я овечке, когда мы остались один на один.
— По уму-то, конечно, надо, — ответила та. — Ты хоть знаешь, что из-за твоего Вонифатия колдуны в Княжеве тревогу бьют, а Велиев дядька срочно своего племянника в столицу вызывает?
Я, всполошившись, собралась было обратно кинуться в Заветный лес, но овца наступила мне копытом на подол:
— Не торопись, чай я сама не глупая. Уже сказала твоему, чтобы на месте сидел. Думаешь, я просто так из столицы от прибытков сказочных сюда прискакала? Все за-ради тебя, неблагодарная. Кстати, ну-ка, сними кошель с моей шеи. — Овечка подняла голову, чтобы мне было легче снимать малиновый кошелечек. Надо сказать, что выглядела кудрявая уж совершенно столичной штучкой — золоченые копытца, вся шерсть в искристой пудре, крашеные длинные ресницы, кружевной, затейливого узора воротничок с шелковой алой лентой. Такая вся из себя фифа, что мешок с прутьями смотрелся как-то странно.
— Ты для чего розги-то с собой потащила? — поинтересовалась я, аккуратно, чтобы не попортить крашеную овечкину красоту, стягивая кошелечек.
— То есть как это? Те самые прутики, которыми Анчутка собственноручно рыжуху воспитывал? Да их в любой школе по десять кладней за штуку возьмут, чтобы на почетное место положить.
Мне тут же захотелось поддать ей по округлым тугим бокам, но быстроногая отбежала от меня, скалясь:
— Кошелечек-то развязывай, развязывай.
— Чего это? — Я с удивлением глянула на ярко разрисованную бумажку. — «Единый вексель Северской купеческой гильдии, равно пригодный во всех концах Великого Княжества Северского и сопредельных государств». Что за ерунда? — уставилась я на овечку.
— Сама ты ерунда! — фыркнула та. — Это тебе, недалекой нечисти, пристало кладни под матрасом прятать. — Она противненько засмеялась. — Да, да, да, знаю я, где твои сокровища лежат — как только бока не отмяла! А мне, купчихе первой гильдии, и вовсе о золото копытца марать не пристало! Ты на сумму-то посмотри.
Я забегала глазами по бумажке и, увидев девяточки и нолики, не поверила собственным глазам.
— Вот. А ты меня еще и всякими говновыми человечками стращаешь! Ну да ладно, на первый раз прощу.
— Что прощу?! — тут же взвилась я. — Чтобы я этих срамных историй про рыжуху больше не видела! А то сама лубошников найму, буду о скаредной овце рассказывать, да еще припишу, что каждый, кто срежет с тебя клок шерсти, — озолотится. Вот уж тебя пощиплют!
Овца заметно испугалась: