Особое мясо

Бастеррика Агустина

С улицы доносятся детские голоса, и племянники вваливаются в дом.

20

Племянники — двойняшки. Девочка и мальчик. Они почти не разговаривают друг с другом, а когда им нужно, они шушукаются, обмениваясь короткими кодированными фразами, пользуясь множеством понятных только им двоим паролей и шифров. Он наблюдает за ними, как наблюдал бы за каким-нибудь редким животным, состоящим из двух автономных половинок, управляемых одним мозговым центром. Сестра упорно называет их «детьми» и «ребятами», тогда как все друзья и родственники давно прозвали парочку «двойней». Ох уж эта сестра и ее дурацкие правила!

Двойняшки

садятся за стол, не обращая на дядю никакого внимания.

— Эй, кое-кто, кажется, не поздоровался с дядей Маркитосом.

Он встает из-за кухонного стола и бредет в столовую. Больше всего на свете ему хочется поскорее закончить все формальности этого ритуально-принудительного визита.

— Здрасьте, дядя Маркитос.

Они произносят это в унисон, механическими голосами, имитируя речь робота. По глазам видно, что оба с трудом сдерживаются, чтобы не рассмеяться. Потом они молча, неподвижно сидят и, не мигая, смотрят ему в глаза. Им интересно, как он на все это отреагирует. Но он просто не обращает на них внимания: спокойно садится за стол и наливает себе воды.

Сестра, ничего не замечая, продолжает накрывать на стол. Стакан с водой она отодвигает подальше, а ему подает все тот же — с лимонадом. «Маркитос, ты забыл его на кухне. А я ведь этот лимонад специально для тебя приготовила».

На самом деле племянники не настолько похожи, чтобы их можно было называть близнецами. Другое дело — их «двойственный союз». Они ведут себя порой настолько похоже, что окружающим становится не по себе. Неотрепетированные, но такие одинаковые жесты, одинаковое выражение лиц, одинаковые взгляды… От их заговорщицкого молчания и вовсе мороз по коже. Он знает, что у них есть свой тайный язык, этакое средство обмена информацией, расшифровать которое, наверное, не под силу даже его сестре. Слова, понятные только им двоим, возвышают их над окружающими: те, кому неведом их язык, сразу же становятся чужаками, плохо соображающими и неграмотными. В общем, дети его сестры умело воплощают старое клише о «зловещих близнецах».

Сестра подает ему тарелку — без мяса. Все холодное. И безвкусное.

— Ну как? Вкусно?

— Да.

Близнецы уплетают особые почки, маринованные в лимоне со специями. На гарнир — картофель по-деревенски с горошком. Мясное блюдо им явно по вкусу. При этом племянники то и дело с любопытством посматривают на дядю. Эстебансито подмигивает Мару. Маркосу вдруг становится смешно: он представляет, какая неразрешимая проблема встала бы перед сестрой, родись у нее оба ребенка мальчиками или, наоборот, девочками. Как бы она тогда подбирала им имена? А называть детей именами родителей — это нечестно. Это все равно что оставить их без права на личность. Они всю жизнь будут помнить, чьи они, кому принадлежат.

Двойняшки хихикают, подмигивают друг другу, перешептываются. У обоих не то грязные, давно не мытые головы, не то просто жирные от природы волосы.

— Дети, я прошу вас. К нам дядя в гости пришел, ведите себя прилично. Мы с папой ведь с вами договорились, что за столом — никаких шуток и перешептываний. Вы уже большие, вот и ведите себя как взрослые.

Эстебан-младший смотрит на дядю. В глазах мальчишки пляшут озорные искорки. Однако из этих искр не разгорается пожара слов, и говорить за брата приходится его сестре-двойняшке:

— Мы просто пытаемся представить, каким был бы на вкус дядя Маркитос.

Сестра сжимает нож, которым помогала себе управляться с едой в тарелке, и с силой втыкает ого в столешницу. Выглядит это — и звучит — устрашающе.

— Все, хватит, — командует сестра. Произносит она это четко, с расстановкой, не повышая голоса, но весьма убедительно.

Близнецы удивленно смотрят на нее. Маркосу пи разу еще не доводилось видеть, чтобы его сестра так реагировала на чьи-либо слова. Он продолжает молча жевать жесткий рис, испытывая неловкость оттого, что стал свидетелем столь некрасивой сцены.

— Я так больше не могу! Надоели они мне с этой дурацкой игрой. Сколько раз вам можно повторять: людей не едят! Вы что — дикари какие-то?

Последний вопрос она уже выкрикивает. Ее взгляд падает на торчащий из столешницы нож, и она вдруг стремительно убегает в ванную комнату — словно резко выйдя из транса и изумившись происходящему вокруг.

Мару (Марусита, как называет дочь его сестра) смотрит на кусок особой почки, наколотый на вилку, заговорщицки улыбается и подмигивает брату. Затем она произносит фразу, каждое слово которой звучит как лопнувшее, не выдержавшее сильного жара стекло, как карканье ворона, выклевывающего глаза падали на замедленной записи.

— Наша мама сошла с ума.

Она произносит это подчеркнуто детским голосом, сложив губы трубочкой. Свои слова она подкрепляет жестом: крутит указательным пальцем у виска. Эстебан-младший смотрит на нее и смеется. Все происходящее кажется мальчику невероятно смешным. Этой радостью он спешит поделиться с дядей:

— Игра называется «Изысканный труп» [5] . Хочешь сыграть?

Сестра возвращается в столовую. Она смотрит на него пристыженно и одновременно — с вызовом.

5

«Изысканный труп» («adaver exquis») — салонная игра, когда игроки записывают слова или фразы (вариант — делают зарисовки), не зная, что написал/нарисовал предыдущий. В результате рождается некое абсурдное высказывание, своего рода послание от коллективного бессознательного, которое можно как угодно трактовать. Игра была весьма популярна в тусовке французских сюрреалистов 20-х годов прошлого века (по некоторым сведениям — ими она и была придумана) и своим названием обязана одному из таких словесных коллажей — «Изысканный труп будет пить молодое вино» («Le cadavre exqui boira le vin nouveau»). Господа сюрреалисты пришли в восторг от этой фразы, которая случайно связала три «великих неизвестных» — красоту, смерть и жизнь.

— Прости. Но что я могу сделать! В эту игру сейчас играют все их приятели, и они никак не могут смириться с тем, что я запрещаю в доме такие глупости.

Выпив воды, она продолжает говорить, не в силах осознать, что никаких объяснений он у нее не просит, что ему вообще не интересно, насколько успешно идет процесс воспитания ее детей.

— Это все интернет, все социальные сети. Нахватаются всяких глупостей в своих группах, а потом дома чушь несут. И ничего с этим не поделаешь. Ты в соцсетях не зарегистрирован, в интернете часами не сидишь, так что тебе этого не понять. А они просто шутят так.

Она вдруг замечает, что нож по-прежнему торчит из стола. Она вытаскивает его и кладет рядом с тарелкой, как будто бы ничего не случилось, как будто ее реакция на детские шутки не оказалась излишне эмоциональной.

Он понимает, что если сейчас сделать вид, что он обиделся, встать и, воспользовавшись ситуацией, уйти, то вскоре всю эту тоску придется терпеть заново: сестра начнет звонить ему и приглашать в гости — чтобы попросить прощения лично. Поэтому он ограничивается язвительным комментарием: