Особое мясо
Шрифт:
Он хочет, чтобы она кричала, чтобы ее кожа перестала быть неподвижным, безжизненным морем, чтобы слова развалились на крики и стоны.
Он вновь идет к противоположному концу стола, раздвигает ей ноги. Слышится какой-то звук. Он оглядывается: в дверном окошке видно прижатое к стеклу лицо Пса. Ему приятно, что тот последователен в исполнении своей роли бессловесного верного животного, дрессированного служебного зверя, охраняющего хозяйку. Он наслаждается этим безумным взглядом, самой возможностью того, что Пес может в любую минуту наброситься на него, чтобы отомстить разом за все.
Он входит в нее.
Пес хочет открыть дверь, но она заперта изнутри. Злоба не только видна в его глазах, она ощущается физически, словно разлитая в воздухе. Пес скалится по-собачьи. Маркос наслаждается его злобой и бессилием. Глядя ему в глаза, он подтаскивает Спанель к себе за волосы. Та молча, по-паучьи пытается зацепиться пальцами за стол. Под ногти ей забивается густеющая кровь.
Он переворачивает ее и отходит на несколько шагов. Смотрит на нее. Садится на стул. Спанель подходит к нему и встает прямо над его коленями. Он рывком поднимается, с силой отбрасывает стул в сторону, хватает ее, приподнимает и всем телом прижимает к стеклянной дверце одной из морозильных камер. За стеклом руки, ноги, чей-то мозг. Она с зовущей тоской целует его. Поцелуй получается почти торжественным.
Спанель обвивает ногами его тело, обнимает его за шею. Он все крепче прижимает ее к стеклу. Он проникает в нее, дергает за волосы, поворачивая лицом к себе и смотрит ей прямо в глаза. Двигается он медленно и не отводит взгляда от ее глаз. Она изнывает от желания, мотает головой, пытается начать двигаться, но он удерживает ее. Он чувствует ее прерывистое дыхание. Она бьется почти в агонии. Когда она перестает извиваться, он ласково гладит ее по голове и целует. Его движения ускоряются. Наконец Спанель начинает кричать. Она кричит так, словно вокруг нет никого и ничего, словно все слова распались на звуки и утратили всякий смысл. Она кричит так, будто под уготованным ей адом есть еще она преисподняя, покидать которую она не желает.
Он одевается, а Спанель тем временем курит, сидя на стуле. Она улыбается во весь рот, всеми зубами.
Пес все так же смотрит на них через окно в запертой двери. Спанель знает, что он там, но не обращает на него внимания.
Он уходит, не прощаясь.
19
Он садится в машину и закуривает. Отдохнув, он собирается завести мотор, но в этот моменту него звонит телефон. Сестра.
— Привет.
— Привет, Маркос! Ты что — в городе? Я смотрю, там у тебя какие-то дома вокруг.
— Да, пришлось приехать. Кое-какие дела накопились.
— Так заезжай. Пообедаешь с нами.
— Нет, мне еще на работу съездить нужно.
— Маркос, прекрати! Я знаю, что сегодня у тебя свободный день. Мне так сказала та женщина у вас на работе, которая ответила, когда я попросила позвать тебя. Мы сто лет не виделись.
Подумав, он понимает, что вовсе не торопится возвращаться домой к подаренной ему самке.
— Хорошо. Договорились.
— Я приготовлю особые почки — маринованные в лимоне со специями. Уверяю тебя: пальчики оближешь.
— Мариса, я не ем мясо.
Сестра смотрит в камеру с удивлением и даже подозрительно.
— Ты, часом, не подался в эти… Как их там — ве-га-но-иды?
— Нет-нет, просто возникли кое-какие проблемы со здоровьем, вот врач и посоветовал. Это на время, дальше все будет как обычно.
— Маркос, а что случилось? Что у тебя? Не пугай меня!
— Ничего серьезного. Уровень холестерина немного повысился. Это не страшно, пройдет.
— Так я и думала! Впрочем, можно было предположить. Ладно, ты все равно заезжай. Я очень соскучилась.
Само собой, дело не в здоровье. После смерти сына он перестал есть мясо. Думал — на время, но почему-то так все и осталось.
Перспектива встречи с сестрой не радует его. Формальности по поддержанию родственных связей он выполняет только тогда, когда от этого совсем не отвертеться. Он вынужден признаться себе в том, что не знает, кто его сестра. Кто она на самом деле.
Он не торопясь едет по городу. Люди на улицах, конечно, есть, но в целом город оставляет ощущение заброшенного, покинутого жителями. Причин тому несколько. Разумеется, в первую очередь на облике городов сказалось сокращение населения. Во-вторых, с тех пор, как не стало животных, над жилыми кварталами повисла зловещая непроницаемая тишина. Вроде бы все уже привыкли, никто не обращает на нее внимания, но она висит над городом — неизменная, глухая и в то же время оглушительная. Эта беззвучная пронзительность отпечаталась в лицах людей, в их жестах, в том, как они смотрят друг на друга. Ощущение такое, что все живут, словно под арестом, в ожидании, когда этот кошмар кончится.
Вот и дом сестры. Он выходит из машины и звонит в дверь. Для этого ему приходится сделать над собой усилие.
— Маркитос, привет!
Слова сестры шелестят, как бумаги в ящике письменного стола. Она чуть снисходительно обнимает его и говорит:
— Давай зонтик.
— Я без зонта.
— Ты что, с ума сошел? Как это — без зонта?
— А вот так. Не ношу я его, и все. Послушай, я живу за городом. Там полно птиц, и никакой опасности они не представляют. Мариса, пойми: только городские продолжают всего бояться. Это уже просто паранойя.
— Давай заходи! И побыстрее! Потом поговорим.
Сестра заталкивает его в дом, а сама при этом опасливо озирается. Ей не по душе, что соседи могут увидеть, что ее брат пришел без зонтика.
Он знает наперед, что ему предстоит исполнить давно заведенный ритуал: разговор пойдет о пустяках, а между делом Мариса будет напоминать о том, что у нее нет возможности заниматься отцом; он при этом будет говорить, чтобы она не беспокоилась, и при этом рассматривать двух чужих для него детей, которые приходятся ему племянниками. Этот ритуал позволит сестре заглушить в себе чувство вины примерно на полгода, после чего будет исполнен заново.
Они проходят на кухню.
— Ладно, Маркитос, рассказывай. Как живешь?
Он терпеть не может, что сестра называет его
Маркитосом. Эту уменьшительно-ласкательную форму его имени она использует, чтобы выразить положенную братьям и сестрам долю нежности, которой на самом деле она к нему не питает.
— Хорошо.
— Полегчало?
Она смотрит на него со смесью сочувствия и снисходительности. Впрочем, только так она и смотрит на него с тех пор, как умер его сын.
Он молчит и достает сигареты.