Остальное - судьба
Шрифт:
— Главное — в дурку попасть, — сказал Майор. — Дальше по обстоятельствам.
— Авантюра, — сказал Печкин. — Без легенды, без подготовки, без… Без концепции, наконец!
— Не в книжке, — сказал Майор. — Это жизнь. Импровизировать надо. Писатель. Вот и придумывай. У тебя на то. Калган заточен.
Неважно заточен, подумал Печкин. Не складывается у меня легенда. Кто там чего помнит? Сколько лет прошло, а память нынче у людей оперативная. Долговременная мало у кого есть. А документы посмотреть нам никто не даст по-хорошему. Придётся по-плохому…
Тут
— Проверка, — сказал Майор. — Черентай. Помалкивай. Иначе сам знаешь. Нам терять. Нечего.
И действительно, вскоре в холодный вагон проследовали трое — контролёр (обычный, обычный!) и двое милицейских во главе с сержантом. Сержант был уже немолод — такому туфту не впаришь…
Ну, билеты-то у них были, и контролёр трижды щёлкнул своими щипчиками. Сержант жестом отослал его дальше и критически оглядел всех троих. Одеты хорошо; пьяны в меру; чего же это они в таком дискомфорте путешествуют?
Потом всмотрелся в Черентая…
— Все странствуешь? Опять за старое взялся? — сказал сержант. — Вы, граждане, проверьте-ка у себя деньги и документы. Заодно и мне покажите… В смысле документы…
Документы у них тоже были. И очень серьёзные — для сержантского уровня. А к солидным людям, при аппаратуре соответствующей, с такой фуфловой ксивотой лучше было не соваться…
А сержант откозырял, и напарник его то же самое.
— Сержант Милюков, рядовой Баумгарт… Ступай, рядовой, продолжай проверку, а я с товарищами из Москвы посоветуюсь…
— Слушаю вас, — сказал Майор, когда рядовой Баумгарт удалился.
— Товарищ полковник, я этого типа знаю. Его вся железнодорожная милиция знает. Он по вагонам работает, только засыпается всякий раз по пьяни. Жалкая личность. Перекати-поле…
— Ну и, — сказал Майор.
— Ну и вот… Докладываю… — неуверенно сказал сержант. — Чтобы вы… В курсе…
— Органы в курсе, — сказал Майор.
— У вас, я извиняюсь, что — следственный эксперимент?
— Если я, — сказал Майор. — Тебе скажу. Тогда мне придётся. Тебя убить. А потом напарник. Убьёт меня. А потом себя. Уровень секретности. Понял.
— Понял, — сказал сержант Милюков. — А Черентая?
Мысль о том, что презренный Черентай один останется наслаждаться своей никчёмной жизнью, глубоко потрясла сержанта Милюкова.
— Шучу, — милостиво сказал Майор. — Давно ты видел. Черентаева Павла Эмильевича. В последний раз.
— Так тем самым летом, — сказал Милюков. — Его не забудешь. Как раз на этой ветке. Я его в Кошкине высадил. По-хорошему его надо было в район доставить, но тогда в вагоне поздние дембеля дрались, не до него…
Майор понимающе кивнул, потому что поздние, прямо с гауптвахты, дембеля — это серьёзно.
— А то убили бы его дембеля-то, — добавил сержант. — По ним даже пришлось оружие правомерно применить…
— Вот видишь, урка с мыльного завода, — сказал Печкин, обращаясь к Паше, — а ты ментов парафинишь всю дорогу. Он тебя, урода, спас…
Сержант благодарно кивнул журналисту, явно подозревая в нём сотрудника госбезопасности.
— А вы с ним… в Кошкин? — сказал он.
— Туда, — сказал Печкин. — Для выяснения.
— Так это из-за него было столько шуму? — сказал сержант.
— В смысле, — сказал Майор с полковничьим удостоверением.
— Ну, тогда… Тем летом… Стрельба эта вся… Даже нас поснимали с дороги — и в оцепление. Это его на самом деле ловили?
— Его-его, — сказал Печкин и выразительно глянул на Майора: видишь, импровизирую, легенду творю…
— Подробнее, — сказал Майор. Его манера говорить сильно впечатлила сержанта: большой человек, матёрый опер!
И Милюков рассказал, что семь лет назад в Кошкине, судя по ориентировке, схлестнулись две какие-то банды. И как-то связано было это побоище с местным санаторием для психов. И с какой-то шикарной иномаркой, брошенной на дороге. И были пострадавшие. Но толком простым ментам так ничего и не объяснили — кто, кого, чего, зачем…
— А ты сам кошкинский? — сказал Печкин.
Сержант Милюков оторопел, словно спросили сержанта, не участвовал ли он в мюнхенском гей-параде ещё при Гитлере.
— Н-нет, слава богу, — выдохнул он.
— А приятели там есть? — сказал журналист. — Ну, родня, знакомые… Баба, наконец…
— Тьфу на вас, — сказал сержант, но тут же убоялся своей дерзости: — В смысле да что вы! Кошкинские все с призвездью. Они ведь при санатории работают — кто в обслуге, кто в охране, кто где. Там личного состава больше, чем больных! А кто с психами работает, тот сам психом становится. Потому что шизофрения передаётся вирусным путём. Британские учёные сказали.
— А менты там что — тоже психи?
— Ещё какие! — со страстью сказал Милюков. — Городишко маленький, депрессивный… Все друг друга знают. Скучно им. От такой службы без всякого вируса спятишь… Мне и вашего подследственного пришлось там высадить, а на сердце тревога, но делать-то нечего было! Хорошо он живой остался!
— Молодец, — сказал Печкин. — Хвалю. Про наш разговор никому ни слова. Вот, выпей с друзьями за успех нашего безнадёжного дела…
И протянул сержанту крупную купюру.
Милюков откозырял, развернулся — и пошёл по вагону в ту же сторону, откуда пришёл.
— Зачем, — сказал сталкер Майор.
— Чтобы засветиться, — сказал сталкер Печкин.
Глава шестая
Белого я впервые увидел, когда мы с Мылом ходили на хутор Журавли — есть там одно перспективное местечко. Сразу скажу, что не мы одни про это местечко знали. Поэтому без стрельбы не обошлось. Но повезло нам — бандюки много патронов извели на собак. Так среди собачьих тел мы их и положили. Извините, в благородство не играли, право первого выстрела врагу не уступили. Не французы, чай, в битве при Мальплаке.