Останкинские истории (сборник)
Шрифт:
— Ты молод!
— Я твой ровесник!
— Ты молод! Асы стареют раньше. Ты тихо сидишь на своей планете. А со сколькими цивилизациями и неживыми системами пришлось столкнуться мне! Чего мне это стоило! Сколько я узнал!
— Но ведь ты и при выпуске из лицея был одарен Большим Откровением, — осторожно вставил Данилов.
— В том-то и дело, — выпалил Кармадон, — что многое из того, что я узнал, вовсе не совпадает с Большим Откровением!
Кармадон тут же замолчал, и теперь он, как раньше Данилов, огляделся по сторонам, нет ли кого.
— И забыл я подробности Большого Откровения, — добавил Кармадон уже не столь решительно, как бы даже смирно.
Но очень скоро он опять
— Я устал от знаний, но ничего не могу с собой поделать. Я жаден по-прежнему. Даже если я перейду в увечные воины и буду разводить мандрагору, то и тогда, наверное, я не успокоюсь. Вот и сейчас я попал в цивилизацию элементарной частицы — по вашим, земным понятиям элементарной — и там кручусь, как заведенный. Я должен вернуться в асы со спецзаданием. И кривое лицо мне без нужды! Но мне следует доказать, что я все тот же. Что я тверже прежнего и злее прежнего. Однако попробуй смути цивилизацию этой мелкоты! Поверни ее ход! Да они, эти невидимые вам крошки, тоньше и педантичнее многих существ, с которыми мне приходилось связываться. Надо понять их суть и все их оттенки. А они ни на кого не похожие. И стало быть, опять входит в меня знание, знание, знание! И порой такое знание, от какого дрожь во внутренностях! Я отравляюсь знанием и слабею! Ничто не слишком! Куда там!.. И очень может быть, что я опозорюсь в микрокосмосе и не вернусь в асы. Я и теперь опозорен: ты существуешь и не смят мною, а у меня кривая рожа!
Он опять уронил голову на руку и затих.
Секундами раньше Данилов вспомнил о Большом Синем Быке, вспомнил о том, как он, Данилов, просовывал кость в трещину в хрустальном своде и как почесывал ею животному спину, он хотел было узнать, ради чего Кармадон собирался побыть на Земле синим быком, но спросить об этом теперь не решился.
Кармадон почувствовал его мысли, голову поднял.
— Да! Да! Я хотел там влезть в шкуру самого Синего Быка, ощутить себя супердемоном, чтобы знать, как двигаться дальше, но что из этого вышло! — Он замолчал, потом заговорил уже о другом. — Каждая стихия — первооснова для чего-то другого, с ней связанного, но иного, непохожего, — сказал Кармадон. — Земля, в смысле почва, — для деревьев и растений, вода — для минералов и камней, эфир — для ветров, снега, дождей. Одно преобразуется в другое. И я — стихия. Но для чего первооснова я?
Слова Кармадон произносил Данилову знакомые. Похоже, Данилов когда-то читал их в лицейских научных пособиях. Наверно, тогда. Они казались ему наивными и от его интересов далекими. Но Кармадон имел свои взгляды на мир, и что же было относиться к ним с пренебрежением?
— Для чего первооснова я? — говорил Кармадон. — Выходит, что и я должен рано или поздно преобразоваться в нечто. Но во что?
— Почему вдруг преобразоваться? Это вовсе не обязательно…
— А-а-а! Что ты знаешь! — сказал Кармадон. — И потом, у тебя — свой случай. У меня — свой. Я чувствую, что когда-нибудь преобразуюсь. Но во что? Неужели моя буйная стихия станет чистым бессилием? Или вишневой косточкой? Или оскопленным бараном? Или винтом водяного насоса? Или оплавленным куском молибдена?
«Однако… — подумал Данилов. — Прежде он так никогда не отчаивался…»
— Это нервы, — сказал Данилов. — Житейские и случайные неприятности, отсюда и нервы.
— Какие у нас нервы, ты что? — поморщился Кармадон. — Это у вас, на Земле, нервы… Или вот… Порой какой-нибудь цивилизации из-за нетерпения или еще по иной причине устроишь такую встряску, что ужас, с потопами и извержениями, с моровыми поветриями, со взрывами губительных веществ, с кровью, с сожжением столиц, с ненавистью братьев друг к другу, со страданием мысли, но оставишь жизнь — и потом все, не сразу, постепенно, но обязательно расцветает мощно и пышно, как злак на перегное… Будто бы я дал толчок развитию, какое хотел замедлить… Так нужны ли эти встряски? И кому? Мне? Им? Сейчас — встряска, огонь и кровь, а потом противные нам плоды, противное нам развитие, цветы и краски, музыка…
— Не преувеличиваешь ли ты возможности Девяти Слоев, — сказал Данилов, — не сами ли цивилизации обязаны себе встрясками?
— Даже если и преувеличиваю… Зачем мы со своими стараниями и соблазнами! И кто мы? Мы все эти существа и неживые системы — при нас? Или мы — при них? Мы что-то утверждаем или чему-то вредим! Необходимо ли наше присутствие в мире и в чем она, необходимость? Или это все игра и пустая суета? Я запутался…
— А ты считаешь, что располагаешь знанием.
— Да, я располагаю слишком многими знаниями. А то, что я пока не понимаю, я желаю, пусть и помимо своей воли, понять… Стало быть, и опять приходит знание… Это мучительно… Я слабею! Я становлюсь равнодушнее к идеалам, которые вели меня по моей дороге! Или я уже вступил на чужую дорогу? Нет, я просто обессилеваю… Ты сидишь тут живой, а я перекошен.
— Ты повторяешься, — сказал Данилов. — Что же касается твоих сомнений, то я не смогу стать тебе советчиком или оппонентом. У меня свой взгляд на вещи. Ты же в своих мнениях сейчас вряд ли поколеблешься.
— А мне и не нужен ни советчик, ни оппонент, — сказал Кармадон.
— Зачем ты привел меня сюда?
— Я сам не знаю зачем. Может быть, для того, чтобы было перед кем выговориться. Я одинок. Родственники мои и мои влиятельные приятели, хотя и сделали все, чтобы слово «дуэль» не было произнесено, холодны теперь ко мне, если не брезгливы. Это деловые демоны. Мой ученый брат Новый Маргарит считает, что меня нет. А ты хоть по сути дела и никто, так, демон на договоре, и для меня сейчас личность посторонняя, а может быть, именно и потому, что посторонняя, тут вполне уместен. Я пустил слезу, я был жалок, но мне стало легче. Может быть, я скоро забуду об этой слезе. И никто мне о ней не напомнит. Сейчас ты при мне. А скоро сгинешь.
— Ты в этом уверен? — спросил Данилов.
— Уж раз тебя вызвали такой повесткой…
Данилов хотел было возразить Кармадону, сказать, что вызвали-то его вызвали, но держат не в карцере, а в приятной комнате с платяным шкафом и часами-ходиками, и гулять дают, может, все обойдется и без крайнего исхода… Потом он вспомнил, как Кармадон обещал устроить его при своей канцелярии и тем спасти от разборов и расправ. Но что было сейчас вспоминать об этом.
— Ты знаешь о моем деле что-либо новое?
— Знаю… И вряд ли бы я смог тебе помочь.
— Я не стал бы утруждать тебя, — холодно сказал Данилов.
— Твое дело… Твое…
Кармадон поднял кубок, но теперь уже как бы нехотя, как бы неволя себя. Потом сказал:
— Ну все. Прощай. Не будь слишком откровенным с Уграэлем. Его смотрят на твое место. Все. Иди. Прощай.
— Прощай, — сказал Данилов.
Он встал, несколько мгновений стоял в нерешительности, не зная, куда идти. Брать свечу и взбираться по лестнице?
— Данилов, — сказал вдруг Кармадон, — ты хотел бы иметь детей?
— Детей? — удивился Данилов. — Хотел бы…
— А я не хочу.
— Отчего же?
— Я не могу передать им никаких нравственных ценностей!
«Вот тебе и раз!» — только и мог подумать Данилов.
— Да и не будут, видно, уже у меня дети-то, — горестно и тихо произнес Кармадон. Но тут же как бы спохватился и сказал грозно: — Все! Прощай!
Сразу же словно бы взорвалась бочка с порохом, готические своды исчезли в огне и дыму, и Данилов понял, что находится в двух шагах от входа в буфет.