Остановите земной шар! Я хочу сойти!

Первозванский Сергей Павлович

В темноте коридора кто-то, совсем маленький, легко-легко, как дуновение ветерка, ощупал меня и, пробормотав радостно: «Наконец-то! Входи скорее!» – ухватил за штанину и потащил в квартиру. Дотянул до входа в комнату и растаял во мраке.

Если бы меня долго водили по длинным анфиладам комнат, залов и коридоров, а потом, вдруг, впервые, неожиданно, привели сюда, я безошибочно узнал бы, что здесь живет именно Она. Просто, тут не мог жить никто другой. Квартира была наполнена ею. Даже домовой у входа пахнул её духами. Мебели почти не было, во всяком случае в темноте она терялась. А высота потолков, вообще, делала её незаметной. Зато разноцветные, на весь пол, ковры неимоверной толщины, придавали интерьеру восточный колорит.

Небольшой белый керамический фонтанчик у окна ещё более усугублял это впечатление. В высокие, на всю стену, окна заглядывали звёзды и отражались в стеклах таких же огромных картин. Тут был даже старинный, как и всё остальное, камин и на его мраморном столе стояли бронзовые статуэтки каких-то, кажущихся в темноте неземными, зверей. Фигурки обнажённых девушек и тяжелый подсвечник на семь свечей. В глубине комнаты прятались ещё несколько дверей, ведущих в неизвестность.

Я стоял посередине комнаты и наслаждался ароматом этой квартиры-замка, никогда раньше мною не испытанным. Лунные блики, отражённые в луже, играли на лепном потолке. Наконец, я пришёл в себя и увидел её.

Она стояла у окна и смотрела на улицу. Дверь на балкон была открыта и снаружи доносился тихий шепот мокрых листьев. Осторожно, боясь потревожить тишину, я подошёл к загадочной девушке и обнял за плечи. Некоторое время мы стояли так, замерев и закрыв глаза. Потом она освободилась и, сказав: «Я сейчас, дорогой!» – вышла, включив в глубине комнаты торшер и магнитофон.

Мягкий багровый полумрак, как отсвет пожара, залил комнату, потушив собой звёзды. Вместе с ним прокрался тихий голос Ленона, певшего о Джулии. Я всегда любил эту вещь, но сейчас музыка звучала особенно нежно.

Она вошла через несколько минут, везя столик, на котором был кофе, два бокала и конфеты. Я сидел в кресле, мягком, как и вся эта комната, разглядывал кимоно на тонкой фигуре девушки и не верил себе. Нет! Так не бывает! Не бывает даже в сказках!

Моя Фея села на ковер около меня. В свете торшера её лицо приобрело багряный оттенок, глаза светились загадочным зовущим блеском. Мы выпили из бокалов, и я пропал, опустившись к ней. Голова закружилась. Как зачарованный смотрел на прекрасное волшебное лицо из восточного гарема, что-то шептал, целовал, гладил это, принадлежащее теперь мне, нетерпеливое, горячее тело. Всем своим существом чувствовал восхитительную бархатную смуглую кожу. Глухой протяжный выдох, как стон, раздался из её груди. Изо всех сил она прижала меня к себе и откинулась назад, падая и увлекая за собой.

Черноглазая красавица-ночь заботливо прислала нам свои ветерки. Они, смеясь, влетали через распахнутые окна, шевелили тяжёлые портьеры, обдувая разгоряченную плоть. Вливали в напряжённое тело волшебный эликсир свежести и бодрости, неутомимой любовной энергии и страсти. В такт нашей любви раскачивался весь старинный дом и амурчики на карнизах, радуясь добыче, махали крылышками и горланили что-то тихонько. Их стрелы мелькали вокруг нас, впиваясь то в спину, то в живот, то в грудь. И боль от этих ран была так приятна и радостна, что мы стонали, кричали, извивались от восторга и не было конца этому празднику.

Эльф, стоявший на камине, снял со своей головы подсвечник, соскочил вниз, протиснулся между нами и начал шептать нежные, ласковые, необыкновенные слова, помогая мне. Слова были гортанные, воркующие и горячие. Это был совершенно непонятный язык, может древнегреческий. Но она, видимо, прекрасно его понимала (зимними вечерами эльф обучил её) и шептала мне в ответ незнакомые звуки, от которых я задыхался.

Нет! Энергия у человека берется не от пищи. Энергия берется от любви! И, чем сильнее любовь, тем выше энергия. В эту ночь мы растранжирили запас энергии, достаточный космическому кораблю, чтобы долететь до Венеры. Вообще-то, мы долетели до Венеры и без ракеты. И планета любви принимала нас, как родных. Все свои прелести, все тайные уловки раскрыла нам. Провела по всем тропинкам. Ни одной не оставила про запас. И, истощившись, наконец, ласково отпустила.

Мы были на грани обморока, когда серый ненастный рассвет заглянул в окна, осветив тусклым мертвящим светом наши усталые тела, посреди разбросанной в беспорядке одежды. С трудом оторвавшись друг от друга, мы упали рядом. Пролежал я недолго и, когда пришёл в себя, было почти светло. Она лежала в той же позе, уже порозовевшая и снова прекрасная. В комнате было тепло, но серый утренний свет обмораживал. Зябко поеживаясь, я встал на колени, взял её на руки и понёс в спальню. Сжавшись у меня на руках, она стала вдруг такой лёгкой, тихой, беззащитной. И снова грустной. В необъятной кровати, под таким же огромным одеялом, она казалась маленькой кошечкой. Как бы играя, хищно потянулась, обняла меня, поцеловала в щеку и тут же уснула, положив мне голову на грудь. Сначала я боялся потревожить драгоценный сон, но не смог долго сдерживаться и через минуту спал.

И приснился мне удивительный сон. И был он ярче, чем явь.

Стою я у подножия огромной-преогромной, уходящей за облака, в самое небо, снежной горы. Гора крутая и скользкая. И ещё много, таких же, как я, стоят у подножия этого великана. И вдруг, как по команде, мы все начинаем карабкаться вверх. Лезть страшно, трудно, холодно. Многие срываются, скатываются вниз и пропадают в темноте. А я всё ползу и ползу. Сколько времени прошло… Год? Вечность? Но вот уже виден верх! Ещё немного! Там даже есть кто-то. Меня там ждут. Ещё последние, самые страшные, усилия. Я хватаюсь за кромку снега на верхней площадке. Невероятным усилием подтягиваюсь. Сон не пускает, тянет за пояс, за ноги. Пытаюсь вырваться. Вот уже половина туловища перевалилась через край. Хватаюсь ногтями, зубами, лбом, носом за снег… Вырываюсь. И вот я наверху! Даже звёзды не выше. Невыразимая радость охватывает меня. Я победил! Я протягиваю руки к небу…

…И просыпаюсь. Незнакомая комната. Полумрак. Белая спальня. Рядом никого. Радость уходит, как вода из ванны. В кресле, аккуратно сложенная, лежит моя одежда. От вчерашнего беспорядка ни следа. Эльф на камине, под свечами, не моргнет. Амуры окаменели. Молчат, отвернувшись. Я судорожно одевался, чувствуя себя непрошеным гостем. Эйфория прошла. Ночь кончилась. Умерла сказка. Болело плечо. Что-то неприятное плавало в воздухе.

Я увидел её на секунду раньше. Она сидела на кухне, за столом. Снова элегантная, изящная, ухоженная, но холодная. Лицо было напряжено и задумчиво. И, хотя оттенок вчерашней грусти мелькал дымкой в её глазах, что-то новое появилось во взгляде. Видно было, что она тяготится нашим положением, пытается скрыть это, побороть себя и, увы, не может.

Увидев меня, она улыбнулась. Снова ласково и нежно. Солнышко зажглось над столом.

– Позавтракай. – Сказала хозяйка и указала на стол. Всё было готово. Я сел. Кусок не лез в горло. Она смотрела на меня, не отрываясь. В глазах были слёзы. Это было прощание. Стараясь ничего не понимать, я, не поднимая головы, давясь булочкой, как мог беззаботно спросил:

– Когда мы увидимся? – Лучше бы я молчал. Она сидела, схватившись руками за стул, как бы удерживая себя. Слегка раскачивалась вперед и назад. Когда я заговорил, остановилась, всё так же глядя на меня. Помолчала ещё. Потом покачала головой и качалась всё время, пока говорила.

– Мы больше никогда не увидимся! – В её голосе было не столько страдание, сколько тоска и обречённость. Она не шутила. Но, Боже мой, чего бы я не дал, чтобы это оказалось шуткой или кокетством. В комнатах зазвонил телефон. Было девять часов. На улице лил проливной дождь. Никак не мог проглотить слюну. Пересохло горло.

– Не понимаю. Объясни! – Хрипло просипел я. – Всё, кажется, было так хорошо. И сон…

– Да! Да! Сон! Всё только сон! – Прошептала девушка, подняв заплаканные глаза. – Уходи! Уходи! Я прошу тебя. – Вдруг, почти закричала она. – Я не могу ничего тебе сказать. Может, ты поймешь сам. Уходи! Я больше не могу! Не мучай меня! – Её трясло. Губы побелели. Голова опустилась на руки, сложенные на столе. Послышался сдавленный стон. Я стоял перед окном, закрыв глаза. Слушал дождь. Любовь умирала во мне. Как больно!