Остановка последнего вагона
Шрифт:
Возвращаться домой мне не хотелось, но и неожиданно закрапавший дождик не располагал к прогулкам, подвигнув меня к альтернативному решению — максимально, но в разумных пределах удлинить путь домой. Поэтому я направился на метро к Казанскому вокзалу, хотя никогда не любил подобных мест с их постоянной давкой, суетой, обилием тележек, сумок и вопящих граждан. Перед глазами продолжали стоять тени с двумя болтающимися кулонами и отчаявшееся лицо Маши, о которых я не переставал думать и чувствовать, какое сопротивление этому оказывает нечто задорное и весёлое внутри меня, кажется, занявшее практически всё с момента смерти девушки на набережной. Единственное, что на какое-то время вернуло меня к реальности, стали красиво выведенные на электричке, в которой я собирался ехать, слова: «Имени АПЛ „Курск“». Это невольно заставилось заколебаться и провести аналогию с «Титаником» — ладно бы ещё обозвали не имени, а памяти. Однако быстро отбросив все эти глупости
Глава VI
ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Этим вечером я почему-то ждал звонка от Маши или каких-то известий о трагических событиях, но ничего не происходило. Это изводило, хотя я помнил и верил в правильность утверждения, что отсутствие новостей — хорошие новости. Пару раз я хотел позвонить девушке сам и уже брал трубку, но потом откладывал и думал о том, что мне ей, собственно, и сказать нечего — не правду же, в самом деле. Возможно, именно за этими неприятными хлопотами вечер не запомнился ничем особенным, кроме чувства давящего томительного ожидания и обременённости бездействием. Ближе к полуночи меня вообще охватило нестерпимое желание выбраться куда-нибудь из дома и сделать хоть что-нибудь. Я с большим трудом удержал сам себя в кровати, прекрасно понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет. При этом внутри хватало места и чувству покоя, понятности — возможно, из-за этого разговора с тенями и девочкой, где мы за спиной Маши договорились кое о чём, в конечном счёте, наверное, выгодном для меня. Да, как бы ни было это низко и противно, однако моя принципиальная позиция здесь ни на что не влияла, поэтому стала бы опрометчивой глупостью.
Ещё немного беспокоило то, что девушка уже могла умереть способом, подобном тому, что я наблюдал на набережной, и её капсула окажется в неизвестных руках. А Маша что-то говорила о времени, которое начинает поджимать, а, значит, подобное развитие событий может привести игру к не запланированному кем-то концу. Этого не хотелось, да и никаких координат того человека, с которым встречалась девушка, чтобы узнать больше, у меня не было — я опрометчиво не попросил её мне их оставить. Поэтому именно сейчас я неожиданно остро почувствовал зависимость от Маши и ту связку, в которой мы невольно оказались вместе. Конечно, если это необходимо, тени снова могут навестить меня в любой момент и подсказать или направить, однако большой вопрос — насколько им можно доверять. В чём их тёмный интерес и истинные мотивы? Да и девушка вполне могла чего-то недоговаривать. В общем, всё это было неопределённо, сложно и никак не располагало к умиротворённости или развлечениям, хотя я был уверен, что теням сейчас не до меня и, раз уж мы о чём-то сговариваемся, что ко мне отнесутся сейчас весьма снисходительно. Впрочем, это вовсе не повод расслабляться или забываться — ситуация может поменяться стремительно, хотя конечно, понимание того, что я вскоре вполне могу стать единственным из всех участников обладателем целых двух капсул, приятно согревало душу, вселяло уверенность и заставляло очень робко, но мечтать о получении главного приза. Учитывая явно потустороннюю природу этих теней и не беря в расчет, что у меня просто поехала крыша, а всё происходящее — бред сумасшедшего, можно было фантазировать о вечной жизни или некоем великом знании, которым вскоре меня вполне могут вознаградить. Это казалось всё больше желанным и, пожалуй, впервые не связанным с какими-то банальностями в виде премий или халтур. Ведь здесь речь шла именно о чём-то эксклюзивном и, возможно, переходящим грань понимания, а не о привычных и, скажем прямо, весьма поднадоевших вещах. Тем больше хотелось какой-то уверенности в смысле встречи с Машей и получения второй капсулы и меньше — неопределённости и бездействия.
Однако как бы ни донимали меня все эти размышления, я незаметно уснул, а утром почувствовал сильный запах гари и почему-то подумал о том, что повышение на работе, капсулы и смерть мне попросту приснились, а на дворе всё ещё стоит начало августа. Впрочем, как вскоре оказалось, это было всего лишь возгоранием мусорного контейнера, который кто-то перетащил практически вплотную к дому и поджёг. Возможно, подобным образом, грелись бомжи или кто-то хотел насолить торговцу наркотиками с первого этажа — как бы там ни было, вскоре кто-то из соседей соседнего крыла благополучно залил огонь из своего окна с помощью толстого потрескавшегося шланга, видимо, закреплённого одним концом на кране. Точно так же соседи частенько поливали миниатюрные красивые огороды перед домами, которые неизменно опутывали рядами ржавой проволоки, старых отопительных батарей и прочего хлама, чтобы затруднить вытаптывание со стороны потенциальных вандалов. Видимо, это приносило свои плоды, однако вместо красоты скорее пугало и заставляло почему-то думать о заброшенности и нищете. Или вспоминать самозахваченные участки земли, на которых люди что-то делали, иногда долгие годы, а потом требовали отдать им в собственность, раз уж так получилось. Как правило, они располагались в местах, весьма странных для садово-огородной деятельности, между железнодорожными путями и оживлённым шоссе. Что там можно было вообще вырастить или как хотя бы просто отдохнуть от городских будней — было совершенно непонятно, и тем не менее кто-то в этом что-то находил и даже не брезговал продавать урожай здесь же на трассе, выставив его в покосившихся тележках или на старых деревянных столиках.
В этих странных размышлениях я почему-то провёл утро и весь путь до работы, немного отвлекшись лишь, когда уселся на новом рабочем месте и почувствовал себя утомлённым от бесконечных доброжелательных улыбок коллег. Шутить и вообще соответствовать навязанной мне роли, сегодня не было никакого желания, и я решил, что до добра это не доведёт точно. Поэтому самым разумным решением было погрузиться в работу, а уж там, в материалах на ВИП-персон, обязательно отыщется нечто такое, что вернёт меня в позитивное и созидательное русло. Я открыл ноутбук и застыл — судя по неприятно шелестящим звукам, где-то коротило проводку. Нагнувшись, я обнаружил, что на удлинителе, возле одного из штекеров, словно свет, видимый глубоко под водой, мерцают отблески вполне реальной опасности. Что же, как руководитель, пожалуй, я вполне могу претендовать на что-то получше и более соответствующее статусу. А раз так, то я решил вынуть удлинитель из розетки и бросить его пока в ящик стола — батареи в компьютере хватит как минимум ещё часа на полтора, а там как раз прервусь, схожу к Вениамину Аркадьевичу и решу этот вопрос.
— Это я! — неожиданно раздался сверху мрачный голос и послышался треск.
Я резко повернулся и, больно ударившись плечом о край стола, увидел Машу, которая уселась прямо на открытый ноутбук и даже елозила на нём своей плотной чёрной юбкой.
— Вижу. Что ты делаешь?
— Ночью я их услышала.
— Понятно. Но причём здесь мой компьютер? — раздражённо выговорил я и подумал о том, что, возможно, вытащив жёсткий диск, всё-таки удастся сохранить данные.
— Что ты всё заладил? — маша шумно выдохнула, и на её губах надулся некрасивый, но быстро лопнувший пузырь из слюней, подмигнувший мне отразившимся из окна солнечным зайчиком. — Ничего с тобой не случится — получишь без волокиты новый, и всех делов. Ты же у нас теперь любимчик босса!
— Хорошо, но ты ведёшь себя…
Я начал подыскивать подходящие слова, борясь с желанием схватить девушку за шкирку и отбросить куда-нибудь подальше.
— Да как хочу, так и веду. Мне уже, наверное, всё равно! А вот тебе — нет, правда?
— О чём ты?
— Да всё о том же. Я их слышала. Это было не предупреждение или замечание, а, скорее просто совет. Но я не могу ничего с собой поделать. И, если хочешь знать, твой скрипящий ноутбук под моей попой — всего лишь отчаянная попытка продолжить быть для окружающих странной.
— Но здесь больше никого нет, а передо мной эти спектакли разыгрывать бессмысленно, — развёл я руками и указал пальцем на её ноги. — Посмотри, у тебя течёт кровь.
Сначала я подумал, что у девушки просто менструация и со всеми этими потусторонними проблемами она напрочь позабыла о прокладках или чём-то подобном. Конечно, повод достойный, однако, по моему мнению, не до такой степени, чтобы женщина могла игнорировать подобные привычные вещи. Однако когда Маша приподнялась, упёршись ногой прямо в мои пальцы на краю стола, мы оба увидели, что кусок пластика, напоминающий вставший на дыбы лёд, пропорол ей внушительную отметину на попе, и именно она является источником кровотечения.
— Вот видишь как! — воскликнула Маша и посмотрела на меня так, словно я был в чём-то виноват.
— Там где-то была аптечка.
— Не стоит. Хочешь узнать — что они мне говорили?
— Да.
— Ну, так ведь тебе всё и так известно. Не так ли, лицемер?
Маша спрыгнула со стола и, подбоченившись, начала смеяться. Это у неё получалось всё задорнее, пока не вылилось во что-то, похожее на истерический приступ и живо напомнившее первую часть некогда очень любимого мной фильма «Зловещие мертвецы». Тот леденящий душу хохот показался мне самой ужасной и грамотной сюжетной находкой и, пожалуй, задел за живое как ничто из всех виденных впоследствии картин.
— Прекрати!
— А то что будет? Ты, наверное, уже позабыл, что я могу быть очень странной! Даже слишком. Что бы такое ещё придумать — хочу заинтриговать их, вдруг всё изменится? Как думаешь, не помочиться ли мне сейчас перед всем офисом или, может, станцевать что-нибудь голой и на моей шее, вместе с грудью, будет болтаться эта чёртова капсула?
Её голос перешёл в вопль и задрожал, а глаза превратились в два огромных безумных распахнутых окна, сквозь которые, казалось, можно было без труда разглядеть ужас, который распирал девушку изнутри. Почему-то мне показалось, что именно сейчас должны прибежать другие сотрудники, куда-нибудь отволочь Машу и вызвать «скорую». Но время шло, а ничего подобного не происходило.