Остановка
Шрифт:
– Детей государство не оставит. Государство у нас доброе.
– Женя...
– Только не агитируй, ладно?
Я подавил вздох.
– Не буду.
– Вот и хорошо. Все сам понимаю. Но местами. С памятью провалы.
Он не хитрил. Видно было, что говорит правду.
– И как мы с тобой распрощались, не помнишь?
– Помню, дерево над головой качалось.
"Сам ты качался, старый дуралей".
– Верно, у дерева и расстались. А потом?
– Потом ночь.
Пахло медикаментами. В шкафу за стеклом виднелись темного стекла флаконы с притертыми пробками.
– Ничего не помнишь?
– Ни фига. Удивляюсь только, почему сюда привезли, а не в вытрезвитель. Видно, совсем дуба давал.
– Да, было плохо.
– А ты как объявился? Ты разве уезжать не собирался? Путается у меня в голове. Кажется, про море говорили...
– Было и такое. Но я задержался. А с памятью у тебя тогда еще началось, под деревом.
– Заметил?
– Еще бы! Ты даже Михаила забыл.
Я сознательно не смотрел в этот момент на Перепахина и не могу сказать, как прореагировал он на мой вопрос внешне, но задел он его несомненно.
– Опять ты... Ну и что? Забыл.
Тогда он говорил "не знал".
– А Наташу помнишь?
Перепахин молчал, видно, соображал, как лучше ответить, "вспомнить" или прикинутсья непомнящим. Потом повторил свое:
– Ну и что?
Это уже можно было принимать за согласие.
– Я был у нее.
– Ну и что?
– Да наплел ты тогда мне много.
– Что наплел?
Это он спросил быстро, заинтересованно.
– Насчет Сергея.
– Не помню.
– Тогда что говорить...
Женька снова погрузился в трудные размышления.
За дверью мимо простучали две пары каблучков. Послышался женский голос:
– Я сразу обратила внимание. Такой интересный больной...
Ответа я не расслышал.
Перепахин медленно произнес:
– А ты скажи. Может, я что-нибудь и вспомню. Мне же нужно память восстанавливать.
– Ерунду говорил. Про Сергея и Лену. На любовь намекал. Даже ребенка приплел.
– Ну и что?
Теперь это "ну и что?" звучало совсем не так равнодушно, как вначале.
– Бред, клевета, вот что.
– Не помню.
Меня это начало раздражать, хотя я и понимал, что человек, сидящий передо мной, болен, что он жертва злого умысла, и я пришел проведать его. Но ясно было и другое - он сам главный источник своих бед, и я пришел не только сочувствовать, но и узнать нечто важное. Важное, между прочим, для него самого. О чем, однако, говорить было невозможно.
– Женя, - решился я, взяв себя в руки.
– На самом деле Сергей отец Лены?
На этот раз я смотрел прямо на Перепахина.
Он снова сморщился.
– Брехня.
Так коротко и ясно мог говорить только человек, который ничуть в словах своих не сомневается. Я несколько растерялся.
– Позволь...
– Брехня.
– Да ты сам подтвердил это!
Конечно, эту фразу он не понял. Нужно было пояснить.
– Снимок на кладбище ты делал?
– Еще что... У меня с памятью...
Но сомнений не было, на этот раз он укрывался, и укрывался сознательно.
– Ну ты же понимаешь, о каком снимке идет речь?
– Мало ли что! Я много снимал. Я был известный фотолюбитель. На выставках участвовал.
Про выставки он врат.
– Ты снимал похороны Михаила, а говоришь, что не знал его.
Все-таки пьяницы - народ живучий. У него еще сохранилось чувство юмора.
– Я всех покойников знать не обязан.
Юмор сомнительный, что и говорить, но раз у него хватает сил на такое, говорить с ним можно.
– Эта фотография и подтвердила, что Лена дочь Сергея.
И я вкратце попытался разъяснить ему цепочку Вадимовых доказательств.
Мои слова, несомненно, производили впечатление, но какого рода, разобраться было трудно.
– Значит, я это снимал?
– Ты.
Я нажал на это короткое местоимение, и он сдался.
– Ну и что?
"Сказка про белого бычка!"
– Зачем ты отдал ему фото? Сам отдал? Или он попросил у тебя?
– Конечно, попросил.
– Зачем?
– Очень просто. Теще хотел подарить. Она ж там снята.
Выходило в самом деле просто.
– Вот и подарил.
– Ну и что?
– Да прекрати ты это свое "ну и что"!
– невольно повысил я голос.
– А что кричишь? Ты куда пришел? Тут больные люди. Ты зачем пришел? Что ты выспрашиваешь? Я больной, понял?
Возразить было трудно.
– Извини.
Он тут же обрадовался.
– Вот. Другое дело. Пусть я последний человек, но и меня уважать надо. Потому что, хоть и последний, но человек! А доказательства эти липа. Подумаешь, вычислитель. Хлюст он.
Не знаю, почему, но мне показалось, что в настроении Перепахина произошло изменение. Что-то приободрило его. Но что, я догадаться не мог.
– Ты Вадима все время хлюстом называешь.
– А разве не хлюст? Говорил, сюрприз для тещи, а что выдумал! Хлюст. Я знал, что он выдумает. Обязательно выдумает и запугает всех, чтобы имущество получить.
– Какое имущество?
– Сергеево.
– Да что там за имущество особенное?
Перепахин даже приподнялся в кресле.
– А ты посчитай. Считать умеешь? Арифметику проходил? Сколько одни книги стоят? А?