Останься со мной
Шрифт:
Я вспомнила звук его расстегивающегося ремня, прежде чем он забирался рядом со мной. Матрас продавливался под его весом, и я хваталась за одеяло, чтобы не перекатываться ближе к нему. Его мозолистые руки насиловали меня способами, которых я не могла понять в восемь лет. Я молилась, чтобы мой отец появился со своим пистолетом. Но мой отец никогда не спасал меня.
И все же, каждую ночь, я молилась, изо дня в день, как по расписанию.
Даже когда он насиловал меня, я молилась, чтобы смерть забрала меня. Но
Я провела триста девяносто четыре дня в слезах перед тем, как заснуть, зная, что никто не придет и не спасет меня от издевательств и мучений моего дяди. Только я. Мне пришлось все сделать самой. И на триста девяносто пятый день, когда дверь со скрипом открылась, горячее дыхание снова опалило мою щеку, а его пальцы скользнули под мою ночную рубашку, я полезла под подушку, достала пистолет моего отца, который украла днем, и выстрелила дяде в голову.
Я вспомнила, сколько усилий ушло на то, чтобы нажать на курок, но я собрала все, что у меня было — весь свой сдерживаемый гнев и стыд. Я вспомнила, как удивленные темные глаза моего дяди расширились за несколько секунд до выстрела, и как они закрылись после него.
«Он никогда больше не сможет прикоснуться ко мне».
27 июля 1999 года стал днем, когда я убила своего дядю, и днем, когда я перестала плакать. Ментальный переключатель щелкнул в ту секунду, когда я нажала на курок, и мой мозг переключился на автопилот, защищая меня от травмы. Мое детство, моя невинность, все это было украдено у меня с той ночи, когда он впервые открыл дверь в мою комнату.
Я даже не смогла пролить ни слезинки, когда моя мать покончила с собой. Она сдалась чувству вины за то, что не защитила меня от своего брата, но я уже была равнодушна ко всему.
Я вспомнила, как отец, вернувшись из деловой поездки, застал меня в спальне, смотрящей на ее труп. Он плакал над ее мертвым телом. Кровь уже высохла. Я вспомнила, как он смотрел на меня, словно это я застрелила ее, будто я была монстром.
— Что ты наделала? — он спросил меня. — Что с тобой не так?
Но я стояла как вкопанная, наблюдая, откроются ли ее глаза и услышу ли я ее голос. Осознавая, что такое смерть, я поняла, что этого не случится, но продолжала ждать, и я не знала почему.
Они нашли ее предсмертное письмо, на тумбочке рядом с бокалом розового вина, и, хотя это было еще одним доказательством того, что это был ее выбор, по мнению моего отца я была в состоянии это подстроить. Мой отец больше никогда не смотрел на меня так, как раньше, хотя это уже не могло ранить меня.
Ничто не могло.
Прежняя «я» исчезла.
Только в младшей школе он понял, что я отличаюсь от других детей. Это было примерно в то же время, когда в его жизни появилась Диана, именно она указала ему на все, что было во мне «ненормальным». Он объяснил ей, через что я прошла, но она восприняла все это как оправдание. Она постоянно делала мне замечания, когда думала, что я не слушаю, но я слышала все, но меня
Он выполнил свой отцовский долг и отправил меня на консультацию к психиатру, и еще ко многим врачам, но они не смогли мне помочь, потому что прежняя «я» исчезла.
Моя потребность бунтовать заключалась в том, чтобы проникнуть им под кожу. Я не злилась. Мне не было грустно. Я просто устала от того, что мой отец и Диана регулярно отправляли меня то туда, то сюда, как будто это могло что-то изменить. Они гоняли меня повсюду, будто это могло что-то изменить, и лишь бы им не приходилось иметь со мной дело.
Они хотели, чтобы и «эта я» исчезла.
Воспоминания нахлынули на меня бесконечными волнами, но все, что я чувствовала — это затишье перед бурей. Внутри меня разливался гнев, только другого рода. Спокойный вид, если такой вообще существует. Голос Олли в моей голове напомнил мне остаться с ним, и я осталась. Я бы не позволила своему хаосу затушить наш огонек.
Даже после смерти дяди, я отказалась позволить ему забрать у меня еще одну вещь.
Глава 16
“Если Вселенная запретила рассказывать нам,
То сподвигнем ее написать об этом. “
— Оливер Мастерс
Позже тем же вечером меня выписали из больницы. Охранник, которого я никогда раньше не видела, сопроводил меня обратно в Долор. Старик с морщинистым лицом и большим носом болтал всю обратную дорогу длиною в час, и я обнаружила, что скучаю по молчанию Стэнли. Старик задавал вопросы, а затем сам на них отвечал, не давая мне вставить ни слова. Не то чтобы я удосужилась поговорить, но мне бы хотелось, чтобы у меня по крайней мере была такая возможность.
Солнце опустилось за горизонт, день сменился ночью, и к тому времени, пока мы добрались до психиатрической больницы, беззвездная чернота поглотила огненный закат. Маленькая женщина заставила меня пройти через ту же процедуру, что и в первый день, снять одежду, прежде чем встать под душ. После этого я надела серые брюки на завязках, серую футболку и серую толстовку. Я выжала с волос столько воды, сколько смогла, и, добравшись до своей комнаты, свернулась калачиком на жестком синем матрасе, а затем закрыла глаза, прежде чем погрузиться в сон.
Доктор Конвей сказала, что придет навестить меня в психиатрическом отделении, после моего возвращения, но она так и не появилась. Было утро, когда медсестра вынудила меня выйти из моей комнаты в общую зону к другим. С тех пор, как оказалась здесь, я не видела никого, кроме врачей, только слышала чьи-то крики по ночам.
— Доктор Конвей сказала вывести тебя из твоей комнаты и убедиться, что ты поешь, — сказала маленькая женщина, прежде чем повернуться и оставить меня за пустым столом.