Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало

Мягков Андрей Васильевич

— Да, да, да. Понимаю, — продолжала «шевелюра», не без интереса наблюдая за Мериным. — Непременно. Да. Сейчас же распоряжусь. Договорились. Всего доброго. Фу-у-ух, надоели, сил моих нет. Простите великодушно. Хропцов Вилор Семёнович.

— Мерин, майор Московского уголовного розыска.

— Очень приятно. Ещё раз простите: начальства нет, приходится отдуваться. Людмила Николаевна, — крикнул он секретарше, — голубушка, 147 и 21–16 на компьютер, будьте так любезны. Трушин Виктор Яковлевич и Кремнёва Лилия Осиповна. Вот их данные. — Он протянул Миле бумаги. Повернулся к Мерину:

Чем могу быть полезен?

— Я, Вилор Семёнович, пришёл к вам за советом и помощью. И сейчас, простите, случайно оказался свидетелем вашего разговора с… э-э-э, как его фамилия?

— Кого?

— С кем вы только что говорили?

— А-а-а. Ники… Николаев, кажется. А что вас интересует?

— А зовут его?

— Кого?

— Николаева.

— Николаева? — переспросил Хропцов. — Как зовут Николаева? Я зову его по имени. Гриша. А отчества не знаю. Никогда не знал. А в чём дело?

— Скажите, Вилор Семёнович, если мне не изменяет память, 21–16 — это ведь Нью-Йорк?

— В смысле?

Мерин улыбнулся.

— В смысле — рейс Москва — Нью-Йорк?

— Кажется, да.

— И фамилию заказчика напомните, пожалуйста.

— Фамилию? Трушин Виктор Яковлевич.

— Нет, это 147-й, это другое направление. А 21–16, в Америку? Вы называли фамилию, я не запомнил. Что-то вроде Кремнёвой. Кремнёва Лилия Осиповна.

Хропцов повернулся к секретарской ширме, крикнул недовольно:

— Людмила Николаевна, вы ещё здесь? Может быть, хватит живописью заниматься? — И вновь обратился к Мерину: — Чёрт-те что, а не помощники. За смертью посылать. Простите, что вы сказали?

— Я вспоминал фамилию…

— А, да, да, совершенно верно: именно Кремнёва Лилия Осиповна. Верно.

— Она по заявке?

— Разумеется.

— И что за организация?

— Так это депутаты Верховного Совета. Им отказывать не разрешено. Гордость нашего отечества. — Последнюю фразу, дабы посетитель не принял её за крамолу, Хропцов произнёс полушёпотом: — У нас ведь в стране есть, чем гордиться: министерства, ведомства, аппараты руководителей страны… Ну и Верховные советы, разумеется. Этим в прошлом месяце пол-лимита отдали: у них как только каникулы — все за рубеж. С визами у них свои каналы, а билеты к нам, куда они денутся. Ну и по письмам. Пишут, просят. Вот у меня мартовские — видите сколько. — Хропцов холёными пальцами тронул лежащую на столе толстую стопку прошений. — Мы их называем «писателями»: Союзы, академии, организации, делегации — мало ли?

— А частные прошения не удовлетворяете?

Хропцов замахал руками, скривил лицо в искреннем испуге.

— Частные?! Да господь с вами, что вы, какие «частные прошения», что вы, эдак бы нас тут с потрохами съели и косточек не оставили. Что вы! — Он засмеялся так громко, что жёлтый попугай вцепился клювом в решётку и угрожающе зарычал. Мерин от неожиданности вздрогнул.

— Перестань, Яша, ты испугал нашего гостя, — Вилор Семёнович подошёл к клетке, просунул попугаю палец. — На, поклюй, успокойся. — Он вернулся к столу. — А вас что конкретно интересует?

— Да ничего конкретного, Вилор Семёнович. Так, дела текущие. Просто хотел узнать насчёт билетов, мечтаю жену в Париж

отправить. Но если вы частные прошения не принимаете, то, как говорится, — он скорбно развёл руки в стороны, — на «нет» и суда нет. Пусть в очередях потолкается. Я оставлю вам телефон. Если вдруг что — в вашем распоряжении. — Он поклонился.

Хропцов протянул ему руку:

— Спасибо, рад был познакомиться.

Широкая улыбка на лице заместителя директора МОГА даже внешне выглядела фальшиво.

В коридоре Мерин столкнулся с секретаршей Милой. Нет, косметика ей не помогла: крупные слёзы оставляли на щеках девушки чёрные борозды. Что-то с ней совсем неладно.

— Простите, я могу к вам обратиться?..

— Нет, не можете. — Она прошла мимо, остановилась у телефона-автомата.

Мерин решил было подождать, но Мила его грубо отшила:

— Проходи, проходи своей дорогой. Арестуешь — тогда беседовать будем.

Она проводила его взглядом, набрала номер телефона.

— Юра, привет, это Мила. Юр, Лёшку убили. Не знаю, мне сегодня какой-то мент из МУРа сказал. Нет, я его не знаю. Не знаю, Юр. — Она горько всхлипнула, какое-то время не могла говорить. — Я заеду, Юр. Нет, я заеду. — Мила повесила трубку, вошла в приёмную, начала собирать сумку. Крикнула: — Я ухожу! Заболела.

— А что с тобой? Что это вдруг? — Хропцов заглянул за ширму.

Она вышла, не удостоив его ответом.

Вилор Семёнович подошёл к окну, выходящему на автостоянку.

Прежде чем выехать, Мерину пришлось сделать несколько сложных манёвров: старенький «Москвич» загородил ему дорогу.

Из окна кабинета Хропцов видел, как машина Мерина выбралась на Ленинградский проспект и вписалась в густой шумный поток. Он бросил попугаям горстку зёрен, подсел к телефону, набрал номер. Попугай недовольно вцепился в прутья клетки: «Мало, мало, мало».

В трубке раздался негромкий голос Рубикса:

— Вас слушают.

— Владис Николаевич? Хропцов говорит. Мне необходимо вас повидать.

Мила вела машину, почти не видя дороги: грудь сдавливал щемящий спазм, глаза застилали слёзы. «Лёшка, Лёшка, милый мой дурачок, кто ж тебя так? За что? Ты ведь даже мух убивать запрещал, говорил — пусть летают, что тебе жалко? Комаров можно — они кровь сосут, а эти безобидные, пусть летают. А сам вот отлетался…» Она заревела в голос, автомобиль понесло на встречную полосу. Загудели, завизжали тормозами машины. Мила очнулась, вывернула баранку: «Ну вот, Лёшенька, чуть было к тебе не отправилась. Встретились бы. Посмеялись».

Она подъехала к тротуару, уронила голову на руль, долго приходила в себя.

Чибилин открыл не сразу: надолго припал к «глазку», спросил для верности.

— Мил, ты?

— Я, Юра, открой.

Чибилин загремел замками.

— Входи. Я же сказал — не надо.

— Я сейчас уеду. — Мила, не раздеваясь, прошла в комнату, села на диван, достала из сумочки носовой платок, не таясь громко зарыдала. — Юр, что ж это делается, а? Что же это делается?! За что?

Юра прошёл в кухню, выглянул в окно. Нет, вроде никакого «хвоста»: его белая «Волга», Милкин «жигулёнок». Больше никого.