Остров Бога
Шрифт:
Всё, пора. Душ, кофе, ключи, прикосновение к мезузе, машина. И мантра: «Помни, помни — ты просто работаешь на Господа Бога, на Острове, который принадлежит ему одному».
Я напишу об этом заколдованном мире, который теперь всегда со мной, об этой нереальной реальности окружающей меня и выскакивающей иногда из-за угла, что бы напугать и удрать хохоча. Я напишу о том, как обжигает неведомое или забытое, вспыхивая и выжигая неверие и глупую человеческую самонадеянность.
Я служу. Это моё служение.
«Все смотрят на время, но время ни на кого не смотрит»
Не помню, как я первый раз взял Библию в руки, не помню, какие чувства она у меня вызвала, зато хорошо помню, как я увидел её в первый раз. Конечно, это случилось здесь у нас, на Острове, где ещё может случиться подобное?
Я увидел её из окна машины, в Иудейских горах, недалеко от пальмовых рощ Кумрана. Одинокая пустая глазница, на залитой солнцем скале, разглядывала меня.
Чёрное горло пещеры, трусливо оглядывающийся по сторонам паренёк- Мухаммед Волчонок, потерял козу! То, что с
«Знаки у старых дорог»
«И был глас из пустыни: «Мама! Я потерялся»!
Ах, братья и сёстры мои, вставайте, нам предстоит долгая дорога. Вставайте, вставайте, пора отправляться. Только, заклинаю вас, не забудьте воду, как я однажды!
Подохнем без воды в пустыне…
Это случилось на обратном пути из Эйлата, в низине, километрах в двадцати от Маарат-а-Кемах — «Мучной пещеры». Да, кстати, Эйлат симпатичный городок, во времена царя Соломона звался иначе — Эцион Гевер — вы, как хотите, а я считаю, что это означает «Муж Сиона»! Красиво, неправда ли? Богатые караваны гонял сюда мудрейший из царей, Соломон: морем шли пряности и самоцветы из Офира, который сегодня то ли Индия, то ли Аравия, слоновая кость, ткани, благовония и женщины, козоокие, глупые восточные красавицы, хихикающие по любому поводу, нежные и липкие, как благовонные масла, которыми они умащали кожу. Я так и вижу как их пухлые ручки, тащат к себе утомленного владыку: «О, Соломон, когда же ты возляжешь со мной?! Взгляни только на мой пупок, вмещающий унцию орехового масла»! Завидовать ли царю, жалеть ли его, особенно в свете того, до чего, в конце концов, довели эти птички старого сластолюбца?
Сегодня в Эйлате господствует другой стиль: маленькие полногрудые израильтянки, пухленькие с большой грудью и задом израильтянки, стройные и всё равно, с большой грудью и задом израильтянки. Печальные, их никто не любит, арабы в купальных шортах ниже колен. Скандинавские девушки загорающие «без верха», и жужжащие вокруг них, жертвы собственного воображения, смуглые красавцы в оттопыренных трусах. Море сияет, летят, прыгая с волны на волну на своих парусных досках полоумные и ничего не боящиеся после службы в армейских боевых частях, парни. Гуляют небольшими косяками француженки, галдящие, будто овдовевшие чайки, и все почему-то страшненькие, натуральные маленькие черти. Наверно, это отходы, естественного отбора. Движутся русские туристы в бежевом и белом, с пивом, и тётками в золоте и помаде. Широко, так что юбки взлетают, выше носа, шагают, изумительные, белокурые тёлки — ищут телёнка престарелого, чтобы отвёл на хороший газон. Играет джаз у «Трёх обезьян», кораллы пылятся на прилавках, жемчужина, которую «ты сам достанешь из выбранной тобой раковины», и дельфины, выпущенные в открытое море на прогулку. Они плывут, легко обгоняя яхты со стеклянным дном, заглядывают в счастливые глаза аквалангистов, зачем-то ползающих по дну, но всегда возвращаются домой, в своё маленькое отгороженное море. Здесь можно расслабиться, позволить дотронуться до себя радостно пищащей девице, толстому безразличному младенцу, сожрать рыбку и, привалившись к бую отдыхать от этого проклятого открытого моря с его акулами, штормами, и сволочами-рыбаками, врущими, что дельфины рвут сети и тырят улов. Ну, и кому нужна такая свобода!?
Я вёз в Эйлат, чьих — то маму и дочку, средних лет даму и её замужнего несчастного ребёнка раскованного до степени весёлых матюгов. Жизнь не сложилась, и они вяло переругивались на заднем сиденье время от времени возвещая: «Нет, нет, мы всё слышим, продолжайте, пожалуйста». Машина катилась через Негев, за окном мелькали желтые убитые солнцем холмы, неглубокие распадки, засаженные терпеливыми эвкалиптами, где вода после зимних наводнений держится долго, и поэтому трава не успевает превратиться в мёртвую пыль. Сегодня Негев распахан. Растут хлеба, веселятся сытые ишаки, а когда-то на вопрос, как на иврите будет «полотенце», умный человек, филолог Бен-Иуда, сказал «пусть будет магевет», образовав слово из имени самого сухого места в стране, пустыни Негев. Бедуины загоняют в тенистые овраги перегревшихся баранов, ложатся на траву и заваривают свой горький с кардамоном кофе. Дым от наргилы*, «заряженной» яблочным сладким табаком, выползает из-под тщательно прикрывающей головку кальяна алюминиевой фольги и, смешиваясь с запахом кофе, заставляет чихать,
Если бы мне пришло в голову свернуть с дороги и прокатиться по бездорожью, я бы смог показать этим милым дамам одно из самых таинственных мест на земле.
История рода людского пошла бы совсем другим путем, если бы в дни странствий после бегства из плена египетского не привёл бы Моисей народ свой к горе Синай.
«И было на третий день, когда наступило утро, загремели громы и засверкали молнии и облако густое окутало гору, и рог затрубил очень громко и содрогнулся весь народ». Никогда, не прежде, ни потом, не было такого: люди стоят перед распухающей и опадающей твердью горы, стоит целый народ, и слышат они, как из непроницаемой мглы говорит с ними Бог!
«Я Господь твой, нет у тебя других богов кроме меня». Одно за другим, как тяжкие звенья самой тяжкой в истории цепи, падают слова, цепляются одно за другое, что бы навсегда сковать род людской. Десять звеньев, десять заповедей, десять «да» и «нет», «можно» и «нельзя», «делай», и «не смей», навсегда, навсегда…
У горы Синай человечество получает Закон. Закон и совесть, одну, на все времена.
«И изрек Бог к Моисею все слова сии, говоря»… Да, да, да, вы знаете, читали, культурные же люди! Одну минуту, простите, простите! Если вы решили пропустить текст заповедей, Синайский кодекс, как его ещё называют, то, может быть вам не стоит читать эту книгу? Подумайте, пожалуйста, почему вам не хочется? Потому что вы уже читали? Как ни странно, я думаю, что это не так. Вы не знаете заповедей, хотя вас ими уже «задолбали» безбожные моралисты. Я вас прошу, ну, пожалуйста, попробуем ещё раз. Только не очень быстро и вдумываясь, если есть чем. Итак:
И изрек Бог к Моисею все слова сии, говоря:
Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства;
да не будет у тебя других богов пред лицом Моим.
Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли;
не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои.
Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно.
Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни вол твой, ни осел твой, ни всякий скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал Господь небо и землю,
море и все, что в них, а в день седьмой почил; посему благословил Господь день субботний и освятил его.
Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.
Не убивай.
Не прелюбодействуй.
Не кради.
Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.
Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ничего, что у ближнего твоего.
Что нам делать, обременённым этой непосильной ношей? Грустить от затруднительности следования за ними, или праздновать, когда это удаётся? А это уж, как подскажет нам совесть, которую мы получили у подножия горы, под рёв шофара, из мглы скрывающей Бога. Что нам осталось от тех дней, пустота или надежда?
Заповеди стали сутью и смыслом существования тех, кого, с лёгкой арабской руки, называют сегодня, иудо — христианской цивилизацией — цивилизации совести. Непринятие заповедей, данных Богом для всех потомков Адама, развалило человечество надвое, возник параллельный, совершенно чужой мир. В «их» мире первичны и важны вещи, которые ужасают христиан и иудеев, а принципы «совести» неуместны, и вторичны. Понять этот мир, функционирующий по другим законам, практически не возможно, попытка примерить его со своими принципами и ценностям, ошибочна и смертельно опасна.
«Восток — это культура стыда. А Запад — культура вины. Стыд и вина — два принципиально разных регулятора поведения. Для японца, араба, китайца главный регулятор — стыд. Для них важно, что о них подумают представители своей группы! Для американца, европейца главный регулятор — внутреннее чувство вины. Перед Богом, перед собой. Главным образом перед собой. По-другому это называется совестью.
Почему психологи называют разницу между стыдом и виной принципиальной? Потому что европейцу может быть жалко убитого араба, он может испытывать чувство вины за его смерть. А араб, убив европейца, стыдиться не будет. Стыдно может быть только перед своими. Стыд работает лишь внутри группы. А люди вне их группы, воспринимаются арабами как нелюди, которых можно уничтожать безжалостно и бесстыдно». Вот так красиво, кратко и бесстрашно, определила суть мучительного противостояния культур, обожаемая мной, этнопсихолог, Татьяна Стефаненко. Поклон ей, от меня, в пояс!