Остров фарисеев
Шрифт:
– Неужели вы в состоянии читать такие вещи, Тэрл?
– спросил Берримен.
Как и следовало ожидать, название знаменитого романа разом пробудило его к жизни; он не спеша подошел к полкам, взял какую-то книгу, раскрыл и стал читать, шагая взад-вперед по комнате.
– Хм... Берримен, - послышалось сзади; это сказал Триммер, сидевший спиной к камину, зажав в кулаки полы мантии.
– Ведь это же классическое сочинение!
– продолжал он примирительным тоном.
– Классическое!
– воскликнул Берримен, вперив в Шелтона пронизывающий взгляд.
– Да этого писаку следовало бы высечь кнутом за такую порнографию!
В душе Шелтона тотчас вспыхнуло чувство враждебности; он взглянул на маленького хозяина, но тот лишь чаще замигал глазами.
– Берримен просто хочет сказать, - с ехидной усмешкой пояснил Уошер, что автор не принадлежит к числу его любимцев.
– Да перестаньте вы, ради бога, а то Берримен сейчас усядется на своего конька!
– внезапно проворчал маленький толстяк.
Берримен поставил книгу обратно на полку и взял другую. Он был просто неподражаем в своей саркастической рассеянности.
– А как, по-вашему, мог бы написать такую вещь человек, который воспитывался в Итоне? Зачем нам знать все это? Писатель должен быть человеком спортивным и джентльменом!
И он снова с высоты своего величия посмотрел на Шелтона, словно приготовившись выслушать его возражения.
– А вы не...
– начал было Шелтон.
Но Берримен уже снова уставился на стену.
– Мне, право, все равно, что чувствует падшая женщина, - сказал он. Меня это не интересует.
Триммер попытался сгладить неприятное впечатление:
– Весь вопрос в моральных критериях - и только. Он сидел, расставив ноги, словно ножки циркуля, и
зажав в руках полы мантии, - это придавало ему необычайное сходство с весами. Снисходительно улыбаясь, он оглядывал присутствующих, как бы заклиная их не высказываться слишком резко. "Ведь мы же светские люди, казалось, говорил он.
– Мы знаем, что все на свете ерунда. Таков дух времени. Почему бы нам не уделить этому внимания?"
– Я правильно вас понял, Берримен, что вам не нравятся пикантные книги?
– все с той же ехидной улыбкой спросил Уошер.
Услышав этот вопрос, маленький толстяк хихикнул и часто-часто замигал, как бы говоря: "Право, нет ничего приятнее, как читать такую книгу в холодную погоду у горящего камина".
Берримен, сделав вид, будто не заметил дерзкого вопроса Уошера, продолжал шагать по комнате, погруженный в изучение книги.
– Мне нечего сказать тем, кто болтает, будто искусство все оправдывает, - изрек он наконец, останавливаясь перед Шелтоном и глядя на него сверху вниз, словно только что заметил его.
– Я называю вещи своими именами.
Шелтон ничего не сказал на это, ибо не знал, обращается ли Берримен к нему или же ко всем присутствующим. А Берримен продолжал:
– Да разве нам интересно знать, что чувствует мещанка, наделенная склонностью к пороку? Ну, скажите, к чему это? Ни один человек, который привык ежедневно принимать ванну, не выбрал бы такого сюжета.
– Итак, вы добрались до вопроса... гм.... о сюжетах, - весело прогудел Триммер, плотнее закутываясь в мантию.
– Дорогой мой, искусство, если это настоящее искусство, оправдывает любой сюжет.
– Искусство - это Гомер, Сервантес, Шекспир, Оссиан, - проскрипел Берримен, ставя на место вторую книгу и беря третью.
– А куча мусора - это всякие неумытые господа.
Раздался смех. Шелтон оглядел всех по очереди. За исключением Крекера, который дремал, глупо улыбаясь во сне, все остальные выглядели так, словно они и представить себе не могли, что какая-нибудь тема способна тронуть их сердца; словно все они держались в море жизни на таком крепком) якоре, что волны житейских невзгод могли лишь раздражать их своею дерзостью. Возможно, Триммер заметил некий блеск в глазах Шелтона, и это заставило его снова ринуться на выручку.
– У французов, - сказал он, - совсем иной взгляд на литературу, так же как и на честь. Все это очень условно.
Но что он хотел этим сказать, Шелтон так и не понял.
– Честь, - сказал Уошер.
– l'honneur {Честь (франц.).}, die Ehre {Честь (нем.).}, дуэли, неверные жены...
Он явно собирался еще что-то прибавить, но не успел, так как в эту минуту маленький толстяк вынул изо рта свою пенковую трубку и, держа ее дрожащими пальцами на расстоянии двух дюймов от подбородка, пробормотал:
– Поосторожней, друзья, Берримен ужасно строг в вопросах чести.
Он дважды мигнул и снова сунул трубку в рот.
Не положив третью книгу на полку, Берримен взял четвертую; он стоял, выпятив грудь, словно собирался использовать книги в качестве гимнастических гирь.
– Совершенно верно, - заметил Триммер, - замена дуэлей судами - явление весьма...
Шелтон был уверен, что Триммер и сам не знал, хотел ли он сказать "значительное" или "незначительное". К счастью, Берримен перебил его:
– Мне суды не указ: если какой-нибудь субъект сбежит с моей женой, я размозжу ему голову.
– Тише, тише!
– остановил его Триммер, судорожно хватаясь за полы мантии.
Внезапная мысль осенила Шелтона. "Если твоя жена обманет тебя, подумал он, поймав взгляд Триммера, - ты промолчишь об этом, но будешь вечно грозить ей скандалом".
Уошер провел рукой по бледным щекам, на губах его играла неизменная улыбка; казалось, он непрерывно занят сочинением какой-то эпиграммы.