Остров фарисеев
Шрифт:
– Конечно, нет!
А священник, чтобы закрепить за собой победу, безоговорочным тоном заявил, переводя разговор в возвышенный план, более близкий его сердцу:
– Вы, несомненно, согласитесь, что ваша теория безнравственна в самой своей основе. Она, если хотите, сумасбродна, я бы сказал даже, греховна.
– Почему же прямо не сказать "истерична, нездорова"?
– с жаром воскликнул Шелтон: его бесила собственная бесчестность.
– Кажется, так называют все, что противоречит общепринятому мнению.
– Что ж, - заметил священник, словно пытаясь взглядом подчинить Шелтона своей воле, - должен сказать, что ваши идеи в самом деле кажутся мне и сумасбродными и нездоровыми. Люди для того и вступают в брак, чтобы иметь детей.
Шелтон покланялся, но это не вызвало улыбки у его собеседника.
– Мы живем в неспокойное время, - продолжал священник, - и меня огорчает, что человек с вашим положением способствует распространению таких взглядов.
– Эти правила высокой морали изобрели те, кому от них ни жарко, ни холодно, а потом навязали их тем, кто от них плачет горькими слезами, сказал Шелтон.
– Никто не изобретал этих правил, - сурово возразил священник.
– Они заповеданы нам свыше.
– Ах, да! Прошу прощения, - сказал Шелтон.
Он чуть не забыл, у кого он в гостях. "Этот священник непременно хочет навязать мне свои взгляды", - подумал он. Ему показалось, что священник стал еще больше похож на мула, в его голосе стало еще больше высокомерия, глаза загорелись еще более властным огнем. Одержать победу в этом споре казалось теперь чем-то очень важным, тогда как на самом деле это не имело никакого значения. Но одно действительно было важно: ясно, что никогда и ни в чем эти два человека не смогут достигнуть согласия.
В эту минуту Крокер вдруг перестал храпеть, голова его упала на грудь, и вместо храпа послышалось свое образное посвистывание.
Шелтон и священник одновременно взглянули на спящего, и вид его отрезвил их.
– Ваш приятель, видимо, очень устал, - сказал священник.
Шелтон сразу забыл про свою досаду: их хозяин вдруг показался ему таким трогательным - в мешковатой одежде, худой, со впалыми щеками и немного красным носом, который говорил о том, что его обладатель иногда прикладывается к спиртному. А ведь в конечном счете он добрейший человек!
Добрейший человек поднялся и, заложив руки за спину, подошел к гаснущему камину. Века неоспоримой власти церкви стояли за его спиной. То, что у каминной доски отбиты края и очаг заржавел, что каминные щипцы погнуты и поломаны, а манжеты у священника обтрепались, - все это чистейшая случайность!
– Я не хочу навязывать вам свое мнение, - сказал он, - но вы, мне кажется, не правы прежде всего потому, что ваши идеи порождают у женщин легкомысленное отношение к семейной жизни, и такая точка зрения преобладает сейчас в нашем обществе.
Шелтону тотчас вспомнилась Антония - ее ясные глаза, едва заметные веснушки на нежной, розовой коже, белокурые волосы, собранные в узел на затылке; слово "легкомыслие" было просто неприменимо к ней. И те женщины, которых он видел на улицах Лондона, - женщины, еле бредущие с двумя или тремя детьми, женщины, согнувшиеся под тяжестью детей, которых им не с кем оставить, женщины, которые продолжают работать, несмотря на беременность, истощенные женщины, необеспеченные женщины его собственного класса с дюжиной детей - все эти жертвы святости брака, - разве к ним применим эпитет "легкомысленные"!
– Не для того нам дарована жизнь, чтобы...
– Упражняться в остроумии? подсказал Шелтон.
– Удовлетворять свои беспутные желания, - строго поправил его священник.
– Все это, сэр, быть может, было хорошо для предшествующего поколения, но сейчас население нашей страны резко увеличилось. Не понимаю, почему мы не можем сами решать эти вопросы.
– Подобный взгляд на нравственность мне просто непонятен, - заявил священник, глядя с бледной улыбкой на Крокера.
Тот продолжал посвистывать во сне, - только свист у него стал громче и разнообразнее.
– Больше всего меня возмущает то, что мы, мужчины, решаем, какая жизнь должна быть у женщин, и называем их безнравственными, истеричками лишь потому, что они не разделяют наших взглядов.
– Я думаю, мистер Шелтон, что мы вполне можем предоставить решение этих вопросов богу, - сказал священник.
Шелтон промолчал.
– Следуя воле божьей, именно мужчины, а не женщины, всегда устанавливали мерило нравственности. Ведь мы разумный пол!
– Вы хотите сказать, что мы большие ханжи? Да, я согласен, - "е сдавался Шелтон.
– Ну, это уж слишком!
– начиная сердиться, воскликнул священник.
– Прошу прощения, сэр, но разве можно ожидать, чтобы современные женщины оставались верны взглядам наших бабушек? Ведь мы, мужчины, своей предприимчивостью создали совсем новые условия существования, а женщин мы ради собственного удобства пытаемся удержать в прежнем положении. Как правило, именно те мужчины, которые больше всего заботятся о собственном удобстве, - в пылу спора Шелтон даже не заметил, какой насмешкой прозвучало слове "удобство" в этой комнате, - готовы обвинять женщин в том, что они отступают от старой морали.
Священник еле сдерживал желание желчно ответить Шелтону.
– Старая мораль! Новая мораль!
– сказал он.
– Какая нелепость!
– Извините, но, я полагаю, мы говорим об общепринятой морали. Что же касается истинной нравственности, то из миллиона людей вряд ли хотя бы один достоин судить о ней.
Священник слегка прищурился.
– Я полагаю, - сказал он сдавленным голосом, словно рассчитывая, что это придаст его словам больший вес, - каждый образованный человек, который искренне старается служить господу, имеет право смиренно, повторяю, смиренно, притязать на звание человека высоконравственного.