Остров фарисеев
Шрифт:
– Вы, я думаю, проголодались за день ходьбы. Боюсь, у меня в доме... м-м... ничего не найдется, кроме хлеба. Я мог бы вскипятить вам воды: горячая вода с лимонным соком все же лучше, чем ничего.
Он провел их в кухню, разжег там огонь и поставил чайник; потом он вышел, чтобы они могли снять промокшую одежду, и вскоре вернулся, неся старые, порыжевшие пиджаки, ковровые ночные туфли и одеяла. Путники переоделись и, налив себе по стакану кипятку, последовали за хозяином в его кабинет, где, судя по разложенным на столе книгам, он перед их приходом готовил свою проповедь при слабом свете лампы.
– Мы причинили вам бездну хлопот, - сказал Шелтон.
– Вы, право, очень любезны.
– Ну, что вы, - ответил священник.
– Мне только жаль, что в доме ничего нет.
Такая бедность особенно поражала при воспоминании о плодородии тучных полей, мимо которых путники проходили днем; голос священника, вылетавший из бескровных губ, звучал трагически, хотя он и не сетовал на горькую судьбу. Голос этот был какой-то особенный; казалось, что его обладатель знаком и с богатством и с красотой, но глубоко презирает пошлую потребность в деньгах, тогда как глаза - бесцветные глаза аскета - говорили яснее слов: "О, как бы я хотел сам испытать, что значит возможность хотя бы раз в год истратить лишний фунт или два!"
Все тут было куплено по дешевке; никакой роскоши, - недоставало даже самого необходимого. Комната была унылая и пустая; потолок потрескался, обои выцвели, и лишь книги, аккуратно расставленные на полках, выделялись среди этого запустения глянцевитой кожей своих корешков с тисненым на них гербом.
– Мой предшественник привел дом в плачевное состояние, - сказал священник.
– Мне говорили, правда, что бедняге приходилось очень туго. К несчастью, в наши дни, когда приходы приносят так мало, трудно ожидать чего-то другого. А он был человек женатый, имел большую семью...
Крокер, уже успевший выпить дымящийся напиток, сидел в своем кресле, улыбаясь, и клевал носом; вид у него был довольно забавный: он наглухо застегнул черный пиджак и, завернув ноги в одеяло, протянул их к слабому пламени только что зажженного в камине огня. Шелтон же совсем перестал чувствовать усталость; необычная обстановка давала пищу его мозгу; он украдкой разглядывал убогое жилище, и все - комната, священник, мебель, даже сам огонь - вызывало в нем такое чувство, словно он видел перед собою ноги, торчащие из коротких, не по росту брюк. Но Шелтон догадывался, что под окружающей его скудостью скрывается что-то другое - что-то возвышенное и сугубо отвлеченное, что исключало всякую возможность участливых расспросов. И, повинуясь овладевшему им нервному возбуждению, он вдруг воскликнул:
– Зачем только священники обзаводятся такими большими семьями!
Легкая краска проступила на щеках хозяина, - ее появление было неожиданным и странным; в это время Крокер хмыкнул, как хмыкает человек, который задремал, но не хочет этого показывать.
– Да, это, конечно, приводит к печальным последствиям, - пробормотал священник, - в большинстве случаев.
Шелтон хотел было переменить тему разговора, но в эту минуту злополучный Крокер вдруг всхрапнул. Будучи человеком действия, он уже крепко спал.
– Большая семья, - поспешно произнес Шелтон, увидев, как взметнулись вверх брови священника, когда он услыхал храп, - это, можно сказать, почти преступление.
– Да как же это может быть преступлением?
Шелтон почувствовал, что ему нужно чем-то подкрепить свою мысль.
– Право, не знаю, - сказал он, - только уж очень много слышишь о таких семьях - я имею в виду семьи священников. У меня самого два родных дяди...
На лице священника появилось новое выражение: он плотнее сжал губы, чуть выставив вперед подбородок. "Ну, прямо настоящий мул!" - подумал Шелтон. Глаза священника тоже изменились: они стали более серыми, колючими и чем-то похожими на глаза попугая. Шелтону теперь совсем не нравилось его лицо.
– Я думаю, что в этом вопросе мы с вами, пожалуй, не поймем друг друга.
Шелтону стало стыдно.
– Впрочем, мне, в свою очередь, хотелось бы задать вам один вопрос, сказал священник, как бы снисходя до Шелтона и показывая, что он готов продолжать разговор на затронутые им низменные темы.
– Чем же вы оправдываете брак, если не тем, что он диктуется законами природы?
– Я говорю просто то, что думаю.
– Дорогой мой сэр, вы забываете, что материнство для женщины величайшее счастье.
– По-моему, подобное удовольствие должно порядком надоедать, если оно слишком часто повторяется. Материнство есть материнство, сколько бы у матери ни было детей - один или дюжина.
– Боюсь, - нетерпеливо возразил священник, не отступая, однако, от низменной темы, затронутой его гостем, - что, следуя вашей теории, трудновато было бы заселить мир.
– А вы когда-нибудь жили в Лондоне?
– вместо ответа спросил Шелтон. Когда я бываю там, мне всегда кажется, что мы вообще не имеем права иметь детей.
– По-моему, вы упускаете из виду наш долг перед страной, - удивительно владея собой, заметил священник и с такой силой сжал ручку кресла, что суставы пальцев у него хрустнули.
– Прирост населения - вопрос первостепенной важности!
– На этот счет возможны две точки зрения. Все зависит от того, какой вы хотите видеть вашу страну.
– Не знал я, что на этот счет могут быть разные взгляды, - заметил священник и улыбнулся улыбкой фанатика.
Чем больше священник пытался навязать Шелтону свое мнение, тем больше в Шелтоне нарастало вполне естественное чувство противоречия, и он спорил, уже позабыв о существе вопроса, над которым до сих пор едва ли задумывался.
– Быть может, я и ошибаюсь, - сказал он, не отрывая глаз от одеяла, в которое были завернуты его ноги, - но, по-моему, вопрос о том, хорошо ли стране иметь такое население, что она не в состоянии прокормить себя, можно считать по меньшей мере спорным.
– Вы случайно не принадлежите к числу сторонников Малой Англии? спросил священник, чье лицо вновь обрело прежнюю бледность.
Фраза эта оказала на Шелтона своеобразное действие; повинуясь инстинктивному нежеланию разбираться в своих политических симпатиях, он поспешно ответил: