Остров Фереор
Шрифт:
Бешеные валы обрушились на нашу лодку.
Уцепившись одной рукой за поручни, другой я крепко прижал к себе Фредерику, чувствуя под пальцами биение ее сердца; я отвожу взоры от грозных валов, чтобы в последний раз, перед роковым концом, заглянуть в дорогие глаза.
Тонем! Гигантская сила поглощает нас, вырывает из моей руки поручни, и, потеряв чувство времени, сознаю, что бездна играет мною, пьет, затягивает в мутную зелень волн.
Я не выпустил из рук Фредерику, и среди борьбы нечеловеческих сил вся душа моя в этом объятии… Обморок… Калейдоскоп
Но нет! Не вниз, а вверх тянет меня все с той же бешеной силой… Зеленая муть проясняется, и мы пробиваемся на поверхность, измученные, задыхающиеся… но воскресшие!
Ах, этот воздух! Воздух, который мы вдыхаем полной грудью! Мы плывем полуослепленные соленой водой… О восторг избавления! Когда я чувствую, что жена моя тоже жива и плывет, плывет энергично, как я, несмотря на парализующую движения одежду…
Но какая-то масса, громадный утес, заслоняет от нас корму «Иль-де-Франс»… В двадцати метрах… И наши крики о помощи смешиваются в странном дуэте. Ее крики — звучные, музыкальные, мои — хриплые, дико-злобные…
Нас заметили там, наверху: буек падает в воду, обдавая меня брызгами. Я хватаю его, этот упругий круг который плавает, поддерживая меня на поверхности, толкаю его к жене, она тоже цепляется, и мы ждем; чтобы нас вытащили, дрожащие, задыхающиеся, но спасенные, спасенные!..
Я целую эти милые губы, которые, если бы не воля слепого рока, были бы теперь холодной и безжизненной добычей волн.
— Ого! Держитесь! — раздается голос совсем близко от нас.
— Браво, влюбленные! — пищит другой.
И, подняв голову, я начинаю истерически хохотать.
На носу приближающейся, танцующей по волнам лодки, друг Жолио, стоя, на коленях со своим кинематографическим аппаратом в руках, крутит, крутит… накручивает эту жизненную сцену кораблекрушения.
XXI. ОСВОБОЖДЕНИЕ
Как падает голова змеи, когда умолкает вдруг флейта укротителя, алчное желание, направленное к острову Фереор, пало само собой, как только исчез болид.
В 19 часов в Париже эта новость появилась на сверкающем экране «Париж — Прожектор».
Прохожие на ходу и торопившиеся к обеду с задней площадки автобусов читали:
…перетив… Золотая скала поглощена катаклизмой…
И тогда, среди света и толпы, каждый, как в черной пустыне… и у него замирает сердце, и он чувствует себя сразу обедневшим.
Но они должны были бы скорее радоваться, если бы знали, эти парижане и там, по ту сторону Ла-Манша, их союзники лондонцы, потому что эта гибель позволит им спокойно спать, в эту чудную, тихую ночь, когда Париж, как ореолом, окружен красным заревом своих огней… потому что эта ночь — среди всех ночей — особенно благоприятствует воздушной атаке немцев.
Приказ отменен. И в Шварцвальде закатывается в ангары две тысячи четырехсильных бомбометов, снабженных каждый четырьмя адскими машинами (торпедами) в пятьсот кило.
И цеппелины, находившиеся уже в пути к сборному пункту в Таунусе, повернули обратно и возвратились в. свои ангары.
XXII. ЭПИЛОГ
Европейские суда (и даже первый транспорт, который вышел из бухточки) успели достаточно отдалиться от острова, и не одно из них не потонуло и не получило серьезных повреждений.
Водовороты и волны улеглись минут в десять, и судовые катеры, обследующие мрачные воды, выудили еще несколько пассажиров лодки, счастливо уцелевших в волнах. Но не спасся никто со второго транспорта, погибли все оставшиеся на острове… в том числе Грипперт, мужественный капитан Барко и мой друг Лефебур…
Число жертв осталось нам неизвестным. Не доставало восемнадцати членов миссии, — вот все, что нам удалось точно установить.
У американцев потери были еще значительнее. Находясь слишком далеко от вершины, чтобы самим понять грозившую опасность, и не послушавшись тревожного сигнала, поданного им «Иль-де-Франсом», они по радиограмме «Ленгзингтона», потеряли два транспорта и истребитель… и кроме того весь персонал «Айрон-Сити», несколько тысяч человек инженеров, моряков и кули.
Так как всякое соперничество с исчезновением болида иссякло, мы послали им свои соболезнования, и громкоговоритель зала вскоре передал нам их благодарность. В знак траура в этот вечер танцев не было. Лихорадочно-возбужденное веселье, поддерживаемое золотой лихорадкой, теперь пало. Чувствовалась растерянность и грусть, и публика сидела, переговариваясь вполголоса, как в комнате покойника.
По взаимному соглашению флотилия провела ночь на том месте, где так недавно высилась золотая скала. Ожидали… Чего?
Днем, с двадцатиминутными промежутками, американское радио сообщило нам и о продвижении японских эскадр к Гавайе, Филиппинам и Индо-Китаю… и о том, что Тихоокеанская эскадра, не успевшая еще вся выйти в Атлантику, спешно повернула обратно и проходит Панамский канал.
Втечение этого дня, 12 октября, когда «Иль-де-Франс», оставив военные суда для наблюдения, пустился в обратный путь в Гавр, судьбы белой и желтой рас были неопределенны висели в воздухе.
Но Япония боялась, очевидно, что европейский флот присоединится к американцам… Враждебные действия только было наметились, и теперь же все кончилось без единого выстрела. Японские эскадры вернулись в свои базы, после этих, так называемых, маневров…
Последствием этой «авантюры» было лишь осознание белыми их солидарности, ввиду угрозы, которой они до сего времени не хотели верить..
Тем не менее какая-то холодность и неловкость царила на «Иль-де-Франс».
Все как бы стыдились этой «авантюры». Англичане и французы избегали встреч: первые избрали своим убежищем зимний сад, вторые — музыкальный зал. Упразднение задачи заставило распасться единодушный блок нашей миссии. Отныне мы были на судне случайным сборищем людей, которые ждут только момента, чтобы разойтись по домам.