Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона
Шрифт:
Все сказанное Бэконом в этом письме очень значимо и имеет богатый контекст и подтекст. Во-первых, о чем, собственно, он печется? О должности. Разумеется, о хорошо оплачиваемой и/или дающей хороший доход придворной должности, поскольку, как писал духовник и первый биограф Бэкона Уильям Роули (W. Rawley; ок. 1588–1667), королева поощряла молодого человека «щедростью своей улыбки, но никогда щедростью своей руки», а при графе Эссексе Бэкон был, по выражению того же Роули, «in a sort a private and free counseller» [136] . И что же это за должность? А это, как бы мы сегодня сказали, должность «министра по делам науки». Т. е. Бэкон уверял Сесила, что не собирается участвовать в заурядной scramble for posts, ибо его «целиком увлекает созерцательная планета», а потому речь идет о «скромной должности» ответственного за… «все знание».
136
Rawley W. The Life of the Right Honourable Francis Bacon, Baron of Verulam, Viscount St. Alban // Bacon F. The Works. Vol. 1. P. 33–58; P. 40.
Замечу, что Бэкон употребил термин province. В то время под латинским термином provincia подразумевали некую административную единицу, а также обязанности управлявшего ею должностного лица. К примеру, «Словарь» Т. Элиота так определяет этот термин: «Провинцией (Province) называли страны, находившиеся вдали от Рима, которые римляне присоединяли и в которых правили только их наместники (officers). Провинцией (Provincia) иногда называли правление или власть наместника, а также [его] должность; и то же относится к стране или к королевству» [137] . Видимо, Бэкон выбором этого термина хотел подчеркнуть, что «knowledge» должно быть provincia
137
Elyot Th. Bibliotheca Eliotae = Eliotis librarie.
138
Проблески подобного подхода можно встретить на страницах «Advertisement Touching the Controversies of the Church of England» (1589) (Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 1 (8). P. 74–95).
Во-вторых, будучи человеком умным, тонким, дальновидным и трезво оценивающим людей, Бэкон прекрасно понимал, кому, когда и что следует говорить и писать. Если графу Эссексу, который при всех своих достоинствах не обладал ни теми пороками, которые дают возможность долго держаться на вершинах власти, ни должным государственным умом (да и умом вообще), Бэкон советовал по большей части, как вести себя с королевой и при дворе (плюс некоторые политические рекомендации), то с лордом Бёрли, человеком совсем иного масштаба, наделенным действительно государственным умом, Бэкон делился теми своими идеями, которые, как он надеялся, могли заинтересовать лорда-казначея. На чем основывалась такая надежда?
Борьба за патент
Уильям Сесил был не только хорошо образованным человеком, он до конца жизни сохранял глубокий интерес к натурфилософии и технике. Скажем, узнав о вспышке сверхновой звезды в созвездии Кассиопея (1572), он попросил Томаса Диггеса (Thomas Digges; 1546–1595), математика и астронома, составить отчет об этом событии. В садах лорда Бёрли произрастали редкие растения, привезенные из разных уголков мира [139] . Некоторые современники сравнивали хаусхолд Сесила с университетом [140] . Но этого мало. Сесил внес большой вклад в организацию научных исследований и технических разработок в стране при полной поддержке со стороны королевы, что дало основание некоторым историкам говорить о формировании «Elizabethan Big Science» [141] , которая включала множество широкомасштабных технических и военно-технических проектов – от усовершенствования монетного дела путем улучшения очистки металлов и применения более точных пробирных определений, до исследовательских морских экспедиций и реконструкции гавани Дувра. В этих проектах участвовали представители разных слоев населения – от полуграмотных подмастерьев до аристократов и людей с университетским образованием. Именно состоятельные участники этих проектов играли, как правило, роль инвесторов, но отнюдь не корона [142] . Лондонское Сити, ставшее центром технического и технологического опыта, было напичкано литейными, стекловаренными и керамическими мастерскими, верфями, печами и т. д. Кроме того, в Лондоне проживало большое количество состоятельных людей, готовых вкладывать деньги в развитие новых и усовершенствование существующих производств. И разумеется, проживание в столице упрощало доступ к представителям власти и государственной бюрократии.
139
Henderson P. A Shared Passion. P. 99–120.
140
Pumfrey S., Dawbarn F. Science and patronage in England. P. 150.
141
Harkness D. E. The Jewel House. P. 142 et passim.
142
Исключения очень редки. Например, из королевской казны финансировалась реконструкция Дуврского порта в 1580-х годах (Ash E. H. Power, Knowledge, and Expertise. P. 55–86).
Проекты сначала попадали в руки Сесила, который проводил их тщательную и всестороннюю экспертизу (привлекая для нее специалистов разного профиля), а уже затем – на стол королевы, которая подписывала (или не подписывала) патентную грамоту. Иными словами, Сесил играл роль главного «patronage broker» королевы [143] . Именно лорд Бёрли, наделенный глубоким и острым умом, открытостью всему новому, особенно в натурфилософии и технике, а также тонким политическим чутьем, пользовавшийся полным доверием Елизаветы, в течение сорока лет занимавший сначала пост государственного секретаря (1558–1572), а затем лорда-казначея Англии (1572–1598), оказал сильное влияние на королеву и ее окружение, формируя у них новый взгляд на то, какой должна стать Англия и каково должно быть ее место в мире. Укрепление экономической, технологической, колониальной и военной мощи империи и, как следствие, усиление ее политического влияния стало главной заботой Сесила. Поэтому он не жалел времени на организацию экспертизы всевозможных проектов и изобретений. Проекты же, как я уже упоминал, были самые разные: одни авторы предлагали новый тип зернодробилки и прочих сельскохозяйственных машин, другие – мощное стенобитное орудие и иную военную технику, третьи – проекты путешествий в самые отдаленные части света, четвертые (их было особенно много) – способы трансмутации неблагородных металлов в медь, серебро и золото, а также новые методы очистки соли, производства пороха, и пути усовершенствования горного дела, анализа и обработки руд. Лорд Бёрли со вниманием относился ко всем проектам, представлявшимся ему разумными, хотя последнее слово, разумеется, было за экспертами. Разумеется, у него были свои приоритеты: морские исследовательские путешествия, эксплуатация минеральных ресурсов страны и подконтрольных ей территорий, военно-технические вопросы, развитие новых производств (стекловаренного, солевого, инструментального и т. д.), оснащенных новой техникой [144] . Предлагаемым проектам нужно было сначала дать экспертную оценку, причем экспертиза требовалась многоплановая: научная, техническая, экономическая и т. д. Реализация же одобренного проекта предполагала слаженные усилия множества людей – от простых рабочих до инвесторов.
143
Harkness D. E. The Jewel House. P. 145.
144
Heal F., Holmes C. The Economic Patronage of William Cecil. P. 199–229.
Возможность получить королевский патент определялась разнообразными факторами: достоинством самого проекта, ясностью и убедительностью изложения его основных идей, рыночной конъюнктурой, нужными связями в деловых кругах и при дворе, степенью совпадения целей между инвесторами и исполнителями и т. д.
Елизавета, восходя в 1558 году на английский трон, столкнулась с ужасающим положением государственных финансов, высоким уровнем бедности, торговым дисбалансом и внешними угрозами (многие государи на континенте полагали, что очередное женское правление – Елизавета была второй после Марии I коронованной незамужней королевой Англии – окажется недолгим и слабым, что усиливало их геополитические амбиции [145] ). Поэтому укрепление экономической мощи страны – в первую очередь путем реализации технологических проектов, тем самым развивая и модернизируя производство, – было ее главной задачей. Однако для ее решения требовался, – что хорошо понимал Сесил и что ему удалось внушить королеве – новый подход к природознанию («natural knowledge»): средневековый идеал одинокого натурфилософа, уединившегося от мира в своем кабинете, келье или лаборатории, безвозвратно отходил в прошлое. Натурфилософские и математические познания требовались торговцам, кормчим, мастерам-инструментальщикам, литейщикам, горным мастерам, плотникам, пробирщикам и многим, многим другим. Елизавета неизменно поддерживала изобретателей и инвесторов. Однако ее патронат имел свои особенности.
145
Поначалу «никто не рассматривал Елизавету I как самостоятельную правительницу. Предполагалось, что она выйдет замуж и обеспечит страну наследником и мужем-государем. Даже Уильям Сесил, лучше других знавший способности Елизаветы I к управлению государством, молил, чтобы Бог „послал нашей королеве мужа, а со временем и сына, тогда мы могли бы надеяться, что наше следующее поколение будет жить при правителе-мужчине“ (Хейг К. Елизавета I Английская. С. 21). В целях поддержания общественного мнения королева готова была признать, что должна выйти замуж, „…если к этому будет вынуждать политическая необходимость и забота о благе государства“ (The Orations of the Commons-House. Vol. 1. P. 123). Однако, особенно после первого десятилетия правления, можно было говорить о том, что Елизавета Тюдор не стремилась к браку. Это можно объяснить причинами политического и личного характера. Выбор мужа из числа иностранных принцев мог привести к недовольству внутри страны, как в случае с ее сестрой, а в Англии подходящей кандидатуры не было. Кроме этого, будучи умной, образованной, амбициозной, она не желала появления человека, который бы ограничивал ее власть и распоряжался ее судьбой. Трагедия матери послужила ей хорошим уроком. Наличие необходимых для правителя качеств и осознание Елизаветой I своего божественного предназначения давало ей силы противостоять системе, в которой власть принадлежала мужчинам» (Журавель Н. А. Католическая фракция и политическая борьба при дворе Елизаветы I Тюдор. С. 189–190).
Во-первых, она без особого энтузиазма относилась к тем, кто проявлял в основном чисто натурфилософский, а не практический интерес к изучению природы. К примеру, она неоднократно обещала Джону Ди различные должности и хорошее жалованье, даже годовое пособие в 200 фунтов (не из королевской казны, разумеется, но из доходов епископства Оксфорда), но все ограничилось только случайными подачками, ничего не значащим званием «философа королевы» («the name of hyr Philosopher») и заверением защищать Ди от врагов его «rare studies and philosophical exercises». В итоге философ получил место ректора (Warden) Christ’s College в Манчестере (1595), где ему пришлось нелегко, т. к. коллеги относились к нему как к колдуну. Разочарованный Ди записал в своем дневнике: «Ее Величество дарила меня только словами, тогда как плоды всегда доставались другим» [146] . Дело, однако, не в равнодушии Елизаветы к науке. Она просто не считала возможным держать кого-либо при дворе на оплачиваемой должности только на том основании, что она даровала этому лицу звание «философа королевы». При елизаветинском дворе ценилась польза (utility), тогда как на континенте патронат зачастую носил показной характер и служил укреплению образа властителя, укреплению его репутации. В исторической литературе такой тип патроната получил название «ostentatious patronage» [147] . Такая форма патроната имела наибольшее распространение в небольших и политически зависимых от мощных держав (Франции, Империи, Испании) государственных образованиях (главным образом в итальянских и немецких государствах), т. е. там, где государь (король, герцог, граф и т. д.) в силу объективных обстоятельств не мог иметь каких-либо реальных политических имперских амбиций и обширных экспансионистских замыслов. Поэтому представителям семейств Медичи во Флоренции, Эсте в Ферраре, ландграфам Гессен-Кассельским и т. д. приходилось создавать, укреплять и поддерживать свой имидж не в завоевательных походах, а в сфере культуры, науки и образования. Культурная компетитивность стала для них суррогатом военно-династической. Поэтому крайне озабоченные своим престижем, своей репутацией, своей известностью мелкие европейские монархи много внимания уделяли блеску своего правления, и талантливые ученые, живописцы, архитекторы, поэты, музыканты служили едва ли не главными украшениями таких дворов, ибо достоинства клиента бросали отсвет на их патрона, свидетельствуя о его интеллекте и мудрости, тем самым укрепляя его власть. Разумеется, придворные астрологи, алхимики, инженеры и математики (Галилео Галилей, Корнелий Агриппа Неттесгеймский, Джамбаттиста делла Порта, Иоганн Кеплер, Улисс Альдрованди и многие другие) привлекались их патронами к решению многих практических проблем, от составления гороскопов до создания фортификационных укреплений, и с нашей сегодняшней точки зрения эта их деятельность (особенно в ее технической ипостаси плюс чисто научные достижения) представляется едва ли не главной, тогда как с точки зрения правителей того времени, главным было укрепление репутации и славы патрона. Более того, в рамках придворной культуры особенно ценились новизна и нетрадиционные мнения, суждения и подходы (неоплатоническая философия, магия, коперниканская астрономия, ятрохимия Парацельса и т. п. интеллектуальные раритеты и практики), т. е. то, что отвергалось университетской культурой и церковью. Речи и дела придворного интеллектуала или мастера должны были впечатлять, поражать воображение. Вопросы же «на чьей стороне истина?» и «какую практическую пользу могут принести выдвигаемые идеи и проекты?» в рамках этого «показного» патроната отходили на второй план.
146
Sherman W. H. John Dee. P. 18–19.
147
Pumfrey S., Dawbarn F. Science and patronage in England. P. 140–141 et passim.
Иная ситуация складывалась в больших государствах с мощной централизованной властью, которая могла держать при себе толковых бандитов типа Ф. Дрейка, Д. Хокинса (Sir John Hawkins; 1532–1595), У. Рэли (Walter Raleigh; 1552–1618) и им подобных, вести дорогостоящие и длительные завоевательные войны и организовывать дальние заморские экспедиции. Государственные заботы Елизаветы Тюдор были совсем иного характера и масштаба, нежели, скажем, Козимо I де Медичи. Елизавета была озабочена расширением английских колониальных владений в Новом Свете, отражением угрозы со стороны Испании, грабежом испанских кораблей, перевозивших серебро и золото из Америки, подчинением Ирландии, поддержкой войсками и деньгами антигабсбургского восстания в Нидерландах, развитием заморской торговли и т. д. И на все это нужны были деньги, и немалые. Поэтому в Англии патронатная политика монарха была ориентирована в первую очередь на поддержку практически значимых проектов – то был, по терминологии С. Памфри и Ф. Добарна, «utilitarian patronage» [148] , – тогда как вести культурные игрища `a la Medici короне было просто не по карману. Конечно, День восшествия Елизаветы на трон впечатлял своим размахом, но финансировался этот роскошный праздник не из королевской казны [149] . К тому же Англия была не особо богата природными ресурсами, главным образом это были лес, уголь и свинец, да и их запасы по мере использования истощались. Навигационные инструменты, горные и сельскохозяйственные машины, картографическое оборудование и т. д. рассматривались английским правительством не только и даже не столько как чисто научный и технический инструментарий, но в первую очередь как политический, военный и экономический ресурс государства. Разумеется, правитель большого и мощного государства заботился о своем престиже, имидже и символах величия [150] , но как патрон он добивался нужного ему результата иными средствами – ему важен был практический итог деятельности его клиента (который, кстати, мог быть выходцем из социальных низов), а не умение последнего искусно поддерживать застольный интеллектуальный диспут на отвлеченные темы. Для такого монарха натурфилософия и математика – это не otium, но negotium, не нечто абстрактно-спекулятивное, но конкретно-утилитарное.
148
Pumfrey S., Dawbarn F. Science and patronage in England. P. 142–143 et passim.
149
См. описание этих торжеств в монографии: Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 209–214.
150
Скажем, Генрих VIII завел придворного художника, им стал Ганс Гольбейн мл., который написал несколько портретов Генриха, а также создал большое собрание рисунков, включавшее портреты его придворных.
Разумеется, два указанных типа патроната не существовали изолированно, в «чистом» виде. Как правило, имело место сочетание в той или иной пропорции разных патронатных мотиваций и стратегий. Медичи учитывали полезность предлагавшихся им проектов, поскольку в случае их успешной реализации это могло принести экономическую или военную пользу Великому герцогству. В свою очередь Галилей предлагал свой телескоп Венецианскому сенату в первую очередь как практически важный инструмент, а флорентийскому двору – преимущественно как натурфилософский, с помощью которого он открыл спутники Юпитера, названные им «Медицейскими звездами» в честь тосканской правящей династии. Козимо II де Медичи мог бы с гордостью сказать Елизавете, что у него при дворе в качестве «первого математика и философа Великого герцога Тосканского (Filosofo e Matematico Primario del Granduca di Toscana)» служит Галилео Галилей, жалованье которого в полтора раза больше, чем у великогерцогского госсекретаря. На что Елизавета могла бы резонно возразить: в ее Англии с Галилеем, окажись тот в Лондоне с каким-либо проектом, разбирался бы лорд Бёрли, который помог бы найти инвестора для реализации конкретного и прошедшего соответствующую экспертизу проекта вышеозначенного Галилея. И этот Галилей получил бы конкретное вознаграждение за конкретное изобретение, но никак не за то, что он открыл спутники Юпитера и выяснил, какая из двух главнейших систем мира лучше – птолемеева или коперникова, ибо ни ту ни другую невозможно продать на open market.
Во-вторых, Елизавета сама крайне редко выступала в роли патрона по отношению к авторам всевозможных проектов. Она предпочитала не иметь с ними дело лично [151] . Эту роль, т. е. роль посредников между автором проекта и короной (роль «patron-brokers»), брали на себя люди из ее ближайшего окружения, пользовавшиеся доверием и прямым патронатом королевы: У. Сесил; Роберт Дадли, 1-й граф Лестер; его племянник сэр Филип Сидни; Генри Перси, 9-й граф Нортумберленд (H. Percy, 9th Earl of Northumberland; 1564–1632); Чарльз Ховард, лорд Эффингем (Charles Howard, 1st Earl of Nottingham, известный также как Howard of Effingham; 1536–1624); Роберт Деверё, 2-й граф Эссекс; Бланш Перри (B. Parry; 1507/8–1590) [152] и некоторые другие. (Замечу попутно, что патронатные отношения и в Англии, и на континенте составляли сложную сеть, когда патрон одного лица был клиентом другого.)
151
В отличие от большинства монархов на континенте. К примеру, Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский дважды беседовали с Колумбом по поводу его проекта.
152
В 1565 году она была назначена главной камеристкой Личных апартаментов королевы. Тем самым Бланш Перри могла контролировать доступ к Елизавете и предназначенную для нее входящую информацию. Главная камеристка также могла в ряде случаев писать письма от имени Ее Величества. Кроме того, в обязанности леди Бланш входило наблюдение за личными драгоценностями, бумагами, книгами, одеждой и мехами Елизаветы.