Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона
Шрифт:
Однако тематика всего им написанного в это время им самим не контролировалась, то была работа на заказ. Кроме того, весь этот тематически разнообразный материал не поддавался никакой систематизации и, как заметил Бэкон, «hardliest reduced to axiom» [115] , тогда как молодого юриста привлекали более масштабные задачи, решение которых требовало самостоятельного мышления. Но в этом отношении патронат сэра Роберта принес Бэкону много меньше ожидаемого, хотя граф старался.
115
Bacon F. Advancement of Learning // Bacon F. The Works. Vol. 6. P. 77–412; P. 347.
Поскольку попытки Лестера и Сидни продвинуть Эссекса были вполне очевидны, и благосклонность к нему королевы была явлена открыто, многие при дворе и за его пределами смотрели на молодого человека как на своего возможного защитника, к которому можно было обращаться с петициями, просьбами, а также за патронатом. После смерти графа Лестера, всегда поддерживавшего пуритан, многие уговаривали Эссекса
116
The Letters of Sir Francis Hastings (1574–1609). P. 39–40.
117
Letters and Memorials of State, in the Reigns of Queen Mary, Queen Elizabeth… Vol. I. P. 232 (Henry Lake to Sir Henry Sidney; 1591).
Нелишне также отметить, что сэр Роберт унаследовал не только должность и винную монополию Лестера, но и роль патрона науки и образования. В свое время Лестер предпринял усилия, чтобы продвинуть Эссекса на должность канцлера Оксфордского университета (хотя было очевидно, что молодой человек был, мягко говоря, не самой подходящей кандидатурой на этот пост; он и сам это сознавал, справедливо полагая, что наибольшую пользу принес бы на поле боя, а не занимаясь политикой, дипломатией и уж тем более образованием). Видимо, Лестер, принимая во внимание, что канцлером Кембриджа являлся граф Бёрдли, намеревался, таким образом, дать своему сопернику «симметричный ответ». Впрочем, хлопоты Лестера ни к чему не привели. Разве что некоторые оксфордские профессора, посвящавшие ранее ему свои ученые труды, отныне стали посвящать их Эссексу. Так, например, Альберико Джентили (Alberico Gentili; лат. Albericus Gentilis; 1552–1608), итальянский юрист, эмигрировавший по причине своих протестантских убеждений в Англию, где стал Regius Professor гражданского права в Оксфорде, посвящал свои сочинения разным людям в такой последовательности: в 1582 году – Лестеру (который был его патроном), в 1585 – Ф. Сидни, в 1587 – Ф. Уолсингему, в 1589 и 1590 – Эссексу (причем последний стал крестным отцом сына оксфордского профессора).
После смерти Лестера Эссекс, который в свою очередь тоже нуждался в надежном патронате, сближается с секретарем Уолсингемом. Кроме всего прочего, такое сближение стимулировалось следующим обстоятельством. Сэр Филип Сидни, жемчужина елизаветинского двора, умирая от ран, полученных в перестрелке при Зютфене (Zutphen), завещал своему «любимому и самому благородному лорду, графу Эссексу лучшую шпагу» [118] , что было символом правопреемства, а заодно попросил позаботиться о своей жене – прелестной Фрэнсис Уолсингем, дочери госсекретаря, – а если точнее: жениться на леди Фрэнсис [119] , которая в то время ждала ребенка и вот-вот должна была родить.
118
Цит. по: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 121.
119
Чтобы еще больше запутать читателя в родственных связях английской аристократии, добавлю, что Роберт Деверё, 2-й граф Эссекс, был родным братом музы Ф. Сидни, Пенелопы Рич, в девичестве Пенелопы Деверё (Penelope Rich; 1563–1607). Пенелопе Рич посвящен цикл сонетов Сидни «Астрофил и Стелла». По материнской линии она приходилась внучкой Марии Болейн, сестры Анны Болейн, второй жены Генриха VIII и матери Елизаветы I. В браке с Робертом Ричем (Robert Rich, 3rd Baron Rich, позднее 1st Earl of Warwick) она, хоть и родила семерых детей, но счастлива не была и, чтобы не тосковать, в 1595 году завела любовника – Чарльза Блаунта (Charles Blount, 8th Baron Mountjoy, впоследствии 1st Earl of Devonshire; 1563–1606), друга своего брата. Муж был недоволен, но выражать свои чувства публично поостерегся, учитывая, что его шурин был фаворитом королевы. Но как только Эссекса казнили (1601), сэр Роберт немедленно выгнал неверную супругу, у которой к тому времени уже было трое детей от любовника. Таким образом, леди Рич наконец-то смогла переехать к Чарльзу Блаунту. При Якове I эта парочка оказалась в большой милости монарха, Пенелопа даже стала фрейлиной королевы Анны Датской. В 1605 году Роберт Рич подал на развод. Развод им дали, но в просьбе о втором браке и возможности узаконить детей от сэра Чарльза было отказано. Тогда Пенелопа и Чарльз устроили тайное бракосочетание, их обвенчал Уильям Лод, будущий архиепископ Кентерберийский. Однако, в силу того что брак был заключен вопреки церковному праву, король Яков I удалил их от двора.
Из книги О. В. Дмитриевой «Елизавета Тюдор»:
«Вернувшись из Нидерландов в 1586 году, Эссекс выполнил завет Филипа Сидни и через шесть месяцев женился на его вдове. Сдержав слово, он тем не менее оставил ее в доме ее отца, Уолсингема, вместе с ее дочерью от Сидни (Елизаветой, впоследствии ставшей женой Роджера Мэннерса, 5-го графа Рэтленда [Roger Manners, 5th Earl of Rutland; 1576–1612], которого некоторые воображают подлинным автором шекспировских пьес. – И. Д.), и никогда не жил с ней под одной крышей. Когда же секретарь Уолсингем умер (апрель 1590 года. – И. Д.), молодая женщина осталась без покровителя, и муж, естественно, должен был взять на себя заботу о ней. Об их браке стало известно, к тому же графиня Эссекс снова готовилась стать матерью [120] . Реакцию Елизаветы было нетрудно предугадать» [121] .
120
У Фрэнсис и Эссекса было трое детей: Роберт Деверё, 3-й граф Эссекс (Robert Devereux, 3rd Earl of Essex; 1591–1646), Фрэнсис Сеймур (Frances Seymour (урожд. Devereux), Duchess of Somerset; 1599–1674) и леди Дороти Деверё (Dorothy Devereux; 1600–1636). – И. Д.
121
Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 238.
Эссекс попал в опалу. Супругам было запрещено появляться при дворе. Однако граф решил вернуть расположение Елизаветы. С этой целью он принял участие в рыцарском турнире. Такие турниры с 1570 года ежегодно устраивались в День восшествия королевы на престол (Accession Day; 17 ноября) и представляли собой пышные театрализованные зрелища, хотя их предназначение отнюдь не сводилось к развлечению королевы и двора: турниры демонстрировали отношения сюзерена и подданных, позволяя последним заявить о своей позиции, в том числе и по вопросам текущей политики, urbi et orbi, на них приглашались иностранные послы и почетные гости, что превращало ристалища в своеобразное средство внутренней и внешней пропаганды. Как писал Ф. Бэкон в эссе «О разыгрывании масок и триумфальных процессиях», «что до поединков, турниров и ристалищ, то блеск их по большей части состоит в выездах, когда сражающиеся выходят на поле боя; особенно когда колесницы их влекомы странными созданиями: львами, медведями, верблюдами и т. п.; в девизах, что возглашают они, выходя на бой, и в великолепии их доспехов и коней» [122] .
122
Bacon F. Of masques and triumfs // Bacon F. The Essays or Counsels (1890). P. 271. Материал о турнирах взят мною из статьи: Нестеров А. В. Символическая политика.
Вместе с тем турниры принимали форму сложной символической саморепрезентации участников, многослойной игры со смыслами. Так, в поэме «Полигимния (Polyhymnia)» Джорджа Пила (George Peele; 1556–1596), посвященной турниру 1590 года, описывается выезд на ристалище графа Эссекса в траурных доспехах:
…в иссиня-черном,Будучи влеком угольно-черными конямиВ колеснице, которая была эмблемой скорби,Ей управляло сумрачное Время, горько рыдая…Юный Эссекс, триждославный, цвет рыцарства,В мощном доспехе – траурного цвета,С черным плюмажем, крылу ворона под стать,И на доспехе черном играл свет,Как на волнах тенистого потока;И черны были копья его – так черны, как черныДревки знамен, несомых плакальщиками на похоронах,И свита вся была одета в траур;Оплакивал же граф того, кто былСладчайшим Сидни, пастухом в лугах зеленых,Ученейшим из рыцарей, и чьим наследникомВ любви и в ратном деле стал граф Эссекс…Особое значение на таких турнирах придавалось импресе – щиту с росписью девизов, с которым рыцарь выезжал на ристалище. Своей импресой для турнира 1590 года Эссекс избрал латинский стих: «Par nulla figura dolori» («Нет образа, [чтобы] выразить скорбь»).
«То, как Эссекс обставил свое появление на турнире, должно было показать королеве: он скорбит и об ушедшем друге, и o своей опале. Вокруг Сидни к тому времени уже сложился настоящий культ: рыцарь, поэт, идеальный придворный – он стал образцом для подражания, и столь глубокая верность памяти друга не могла не тронуть сердца всех, кто помнил Сидни, на что Эссекс и рассчитывал» [123] .
123
Нестеров А. Символическая политика.
Вскоре он, в отличие от Фрэнсис Уолсингем, был прощен. Графу удалось-таки убедить Елизавету, что нарушить волю умирающего он не мог, но он всегда был и останется самым верным поклонником своей королевы и только ей принадлежат его любовь и верность.
У Эссекса, разумеется, было много причин упорно искать прощения. Конечно, при определенном напряжении фантазии, можно допустить, что двадцатипятилетний Роберт пылал нежной страстью к пятидесятисемилетней королеве, но скорее причины были сугубо меркантильного свойства. И среди них следует упомянуть одну, важную для дальнейшего.
6 апреля 1590 года скончался сэр Фрэнсис Уолсингем, государственный секретарь, член Тайного совета, начальник разведки и контрразведки Англии. Испанский агент в Лондоне докладывал королю: «Секретарь Уолсингем только что умер, что весьма печально». «Да, так, – отметил на полях донесения Филипп II, – но в данной ситуации – это хорошая новость» [124] . Должность Уолсингема – Principal Secretary – несколько лет оставалась вакантной, пока в июле 1596 года ее не занял Роберт Сесил (Robert Cecil, 1st Earl of Salisbury; 1563–1612).
124
Цит. по: Budiansky S. Her Majesty’s Spymaster. P. 224.