Остров Локк
Шрифт:
– А что там произошло потом?
– Я зарядил пистолет и стал вглядываться. Увидел бегущего Оллиройса и подумал, что он спешит на помощь Стоуну. Но вслед за ним появились эти двое, и я решил, что он убегает, спасается. И выстрелил в ближайшего из тех двоих, почти в упор, и он повалился на меня. Это меня спасло, потому, что иначе второй не побежал бы дальше, а сначала ткнул бы меня шпагой. Страшный, как потом оказалось, человек.
– Да, а остальные были так безобидны, – криво усмехнулся Бэнсон.
Мы впервые за весь вечер улыбнулись.
– Ах, если бы я знал, что самый опасный – тот, другой, Глюзий, что он за две секунды убил Джейка, я бы целил в него! Но Оллиройс молодец. Теперь понятно, что это было не бегство, а манёвр. И наилучший в его положении! Он прихватил с собой пистолет, незаряженный, бесполезный, но противник Стоуна-то этого не знал! Вот так, канонир подскочил и, что-то крикнув, наставил на него пистолет, а тут как раз я из своего грохнул, и тот испугался, вильнул шпагой, и Стоун мгновенно его заколол. Он ещё только падал, а Оллиройс выхватил из его руки шпагу и вдвоём они обернулись к подбежавшему Глюзию. Слава Господу, что вдвоём! Только поэтому продержались, да и то недолго. Ну вот, а я, увидев такое дело, отпихнул лежащего на мне, взял его шпагу и побежал к Бэнсону.
– Куда как вовремя, – кивнул Бэнсон. – Я до того уже не чувствовал руку, что боялся, как бы сундучок не вылетел из неё. И вдруг – как с неба – шпага! Мои приятели сразу умерили пыл, затоптались, и я хоть свободно вздохнул пару раз.
– Да, небо, – задумчиво проговорил Давид. – С неба, скорее, свалился этот лысый старик. А, джентльмены? Вы видели, что он натворил? Бульдог, поймавший крыс во время их ночной охоты!
– Охоты на кого? – вдруг сонно спросил, приподняв голову, Оллиройс.
– На носорожиков, – с комичной серьёзностью ответил Давид, положив руку Бэнсону на плечо.
– А носорожики, похоже, были с зубами! – громко и пьяно выкрикнул я, и мы, выплёскивая остатки напряжения, оглушительно расхохотались.
С трёх сторон поддерживая, втащили наши дамы громадную горячую сковородку, в которой, как в вулкане, что-то красновато-багровое шипело и щёлкало. Запахло чесноком и укропом. Уворачиваясь от горячих брызг, Алис, орудуя большим черпаком, наполнила судочки этим багровым соусом, а наши тарелки – чем-то незнакомым, и ароматным, и действительно острым. Спаржа, фасоль, сладкий перец, маленькие шарики голландской капусты, морковь, чеснок, травы… Как это они успели заготовить столько провизии? Но удивляться не было времени. Прав Давид: острое и горячее – вот то, что нужно. Ничто другое не помогло бы расправиться моему желудку, судорожно стиснутому, спёкшемуся, затвердевшему. Да, именно так. Знаю теперь, как ведут себя внутренности, когда на них дышит смерть.
ГЛАВА 18. КЛАУС
Омут той ночи выпустил нас только к полудню. Мы стянулись в кают-компанию измученные, тихие, хмурые. Наши раненые друзья всё ещё спали. На столике лежало письмо.
“Добрые люди, покидаю вас, не попрощавшись, простите за неучтивость! Мы купили участок землицы в недалёком аббатстве и увозим туда вашего товарища, чтобы он был похоронен по-христиански. Адрес аббатства прилагаю. Всем вам – любви и добра. Прощайте”.
БОЦМАН БАРИЛЬ
Интересное дело, – пробормотал я, дочитав написанное. – Так это вот взял и сам, без меня, распорядился.
– А по-моему, – сказал Давид, – он молодец. Хорошо, толково распорядился.
– Ах, мистер Том, мистер Том, – шёпотом произнесла склонившаяся ко мне, как будто занятая подаванием кофе, Эвелин, – укусила-таки вас эта ядовитая мушка.
– Какая мушка? – растерянно и радостно шептал я в ответ, вдыхая аромат её волос. – Никто меня не кусал.
– Ну да, ну да. А кто это здесь распищался: “Без меня распорядились, без меня, Сэра Томаса, без меня, Великого!”
И упорхнула, отправилась к кофе и Алис. Ай, как было стыдно! Кровь прилила к лицу. И тут очень, очень вовремя послышался осторожный стук в дверь.
– Входите! – обрадованно крикнул я, – кто там?
Дверь распахнулась, вошёл Бариль, аккуратно прикрыл дверь, выпрямился по-военному. (Мы с Дёдли переглянулись: “ого!”.)
– Бариль, матрос “Дуката”, с известиями для капитана или мистера Тома.
– А почему “или”? – заинтересовался я.
– Имею сообщение, что капитан Стоун может спать от лекарств.
– Давай свои известия.
– За ночь дважды отправлял шлюпку к берегу – по просьбе вашего гостя, для дела, вам известного. Утром посетил “Африку”…
– Что?! – воскликнул Давид, испуганно вскинув брови, но тут же взял себя в руки: – Прошу прощения, джентльмены. Ты не сказал детям, Бариль?
– Ничего о случившемся. Наоборот, для того и посетил их, чтобы предупредить их возможное желание прибыть сюда. Сказал, что вы, мистер Дёдли, скоро пожалуете сами. Будьте уверены, на “Африке” полное спокойствие, никто ничего не знает. На палубу поднимался я один. Когда уходил, дети играли с человечками на клетках.
Давид откинулся к спинке дивана, вытер пот, а Бариль продолжил:
– Матросов вместе со мной десять, сейчас отдыхают. Кормлены дважды. На завтрак и ланч израсходовано: мяса – три фунта…
– Момент, Бариль, – остановил я его. – Это доложишь капитану. Что матросы сыты – замечательно. Что работал всю ночь и нас не тревожил – молодец. Да, молодец. А скажи-ка ты вот что. Откуда у тебя повадки военного моряка?
– Был матросом на английском военном судне. Пять лет назад. Потом был казнён.
– Что-что?!
– Именно так. Был сечён до крови, привязан к пустой бочке и брошен в море в акульем месте. Прошу прощения у дам.
– Что же ты натворил?
– Схватил за руку и оттолкнул офицера.
– Почему?
– Он избивал юнгу и впал в исступление. Ещё немного – и убил бы.
– Как же ты спасся? Акул не было?
– Сам-то я не помню. Но, как мне сказали, акулы были. Подобрала меня пиратская посудина. Сняли с бочки, а вокруг неё уже рисовали круги два или три плавника. Но – видно, не судьба.