Остров мужества
Шрифт:
Нерпа и сама зимой не выходила из снежной своей хижины: с осени тут же в полу, пока лёд был тонкий, сделала продух — ход в воду — всю зиму не давала этому окошку замерзать. Через него ныряла в воду, охотилась за рыбой. Теперь солнышко выманило её на лёд погреться. Полежит — и к себе в норку, малыша покормит и под воду за рыбой нырнёт.
Когда промысленники издали завидели нерпу, пошли ещё осторожнее, а потом и поползли между торосами. Поднимет нерпа голову, они не ползут, ждут пока снова не задремлет. Ванюшке уже стало чудиться, что они целый день ползут, а нерпа от них всё дальше уходит. Но вот уже совсем близко. Нерпа ещё раз осмотрелась, опустила голову, и тотчас Степаново кутело
Ванюшка, как в огне от охотничьей лихорадки, метнулся вперёд и вдруг отскочил назад.
— Ма-ма, — закричал кто-то жалобно, не то по-ребячьи, не то как ягнёнок заблеял. Беспомощно дёргаясь, белёк высунул из щели в снегу круглую головку. И глаза на ней круглые, не мигают. Словно даже похожа немного на ребячью головку. И не похожа…
— Ма-ма, — повторил белёк и неуклюже посунулся назад — испугался.
Ванюшка тихонько охнул и отвернулся.
Через минуту всё было кончено. Алексей молча хмуро покосился на сына, перекинул кутело на плечо. Другие нерпы поблизости беды не дожидались, в тот же миг скатились в лунку под лёд. Степан быстро ремнём привязал белька к боку матери. Ванюшка всё стоял отвернувшись.
— Завтра по-тёмному пойдём, — проговорил Алексей отрывисто уже на ходу. — Подальше, где ты, Стёпа, залежку высмотрел. Фёдора возьмём, лахтак не нерпа, груз большой, санки захватим. По тёмному и возвернёмся, а Ванюшка дома останется, избу топить.
Ванюшка испуганно оглянулся, на хмурое лицо отца посмотрел, но спорить не решился. Один в избе. Ох и жутко! Молча переложил кутело на другое плечо. Что-то оно тяжелее ему показалось.
В избе нерпу быстро разделали: шкурку с ластами целиком сняли, в неё, как в мешок, сложили жир нерпы и белька. Пока возились, у Фёдора нежное мясо белька уж готово. Поужинали, горячего отвара салаты напились и легли спать.
Ванюшка чувствовал: недоволен им отец. Приметил, как он от белька отшатнулся, духу настоящего для промысленника у него не хватает. И сам Ванюшка недоволен. А как вспомнит, что белёк «ма-ма» кричал, ну чуть не по-ребячьему… Ну и что? Промысленнику про то и думать не след. Какой же тогда с него промысленник будет? А он, Ванюшка, всё равно думает… Совсем замучился. И вдруг спохватился: завтра из кости белька вырежет, как тот из норки смотрит. А нерпу из дерева хорошо вырезать. Будто она по белому снегу к бельку ползёт, ластами подпирается. Даже пальцы защекотало, точно они уж кусок кости держат, откуда лучше резать прикидывают. И, довольный, Ванюшка вздохнул, засыпая.
Никогда ещё у Ванюшки не было такого горького утра. Вскочил с постели, едва старшие зашевелились. Дрова разжигать помогал, мелко наколол для отвару лёд, чтобы вода скорей закипела. Сухие меховые чулки отцу подал, самые тёплые, и всё старался в глаза заглянуть — не передумал ли? Но Алексей его мысли отгадал, ласково похлопал по спине.
— Маловат ты ещё, Ванюшка, а ледовый промысел дело не лёгкое. Там, на льду, не то зверя стеречь, не то об тебе заботиться.
Ванюшка голову опустил, закусив губу чуть не до крови, смолчал. Понял: отцово слово твёрдое и последнее. Отошёл и взялся за кутела: пока старшие собирались, тёр и чистил железо, так что оно засветилось, засияло, как зеркало. Молча все три кутела прислонил рядышком к стенке и отвернулся, словно дело не его. Степан не вытерпел, взглянул на Алексея умоляюще, но тот только чуть заметно дал знак бровями: тем дело и кончилось. Вдвойне горько было Ванюшке, что не взяли старшие кутела, на диво им высветленные. Вместо них Степан принёс из сеней тяжёлые дубинки-палицы.
— Не надо, Ванюшка, — сказал. — Морского зайца там лежит невидимо, подобраться легко, а головой он слаб, стукнешь раз — и готово.
Алексей, уж собираясь переступить порог, наказал:
— Ванюшка, изба топлена крепко, не замёрзнешь, и еда тебе готова. Далеко от дому не ходи, пуще всего берегись, чтобы ошкуй не подобрался. Бог даст, с добычей вернёмся, долго не задержимся.
— Ладно, тятя, — мужественно ответил мальчик. Дверь захлопнул и очень проворно задвинул засов. Тепло беречь выучился. И ещё потому, что в одиночку, за закрытой дверью, можно было вдосталь нареветься. Оно груманлану и не подходит, да уж очень крепко за сердце взяло.
Снег белый, чистый, на солнце отсвечивал нестерпимым блеском. Хорошо, что зимовщики об этом ещё подумали до солнца: каждому сделали дощечку с узкой прорезью для глаз. В прорезь всё видно, и от снежного блеска защита.
На припай спустились, когда солнце ещё невысоко поднялось над горизонтом. Шли быстро, нужно было успеть дойти до края припая, там Степан разведал большую залежку морского зайца. Задерживали торосы, приходилось крутиться и так и эдак. Санки тоже мешали: цеплялись за льдины, катились неровно, не досмотришь — и стукнут не громко, а зверя всполошат.
— Тысяча их тут, как не больше, — проговорил Степан. — а нам от них прибыли мало: трех застукаем и хватит сала на жирник да кожи на сапоги. Больше не довезём.
Ласковое ворчанье матерей, жалобные крики малышей скоро стали слышны так громко, что уже и случайный стук санок о льдину был не страшен. Весь край припая покрывали серо-жёлтые тела: матери и бельки-детёныши. Движение ни на минуту не прекращалось. Матери то одни, то другие, ныряли в воду покормиться. Детёныши тотчас поднимали жалобный крик. Бельки были не такие беспомощные, как маленькие нерпы, они ползали, толкали других детёнышей. А их толкали чужие матери. Они уже вернулись с охоты и бесцеремонно отбрасывали чужих, попавшихся на дороге. Те кричали ещё громче, пока каждого не находила его собственная мать. Она поспешно ложилась на бок, и счастливый малыш сразу умолкал: одновременно кричать и пить тёплое молоко невозможно.
Как в этой крикливой сутолоке каждая мать безошибочно находила своего детёныша — удивлялись даже промысленники. Они уже давно выглядывали из-за ближнего тороса, разгоревшись от охотничьего азарта.
— Богачество-то какое! — вздохнул Алексей. — И нам оно ни к чему. Берись, ребята, каждому по одной, живей!
Три удара тяжёлыми палицами, и в несколько минут всё было кончено. Если бы промысленники подошли не сбоку, а оказались между стадом и краем ледяного поля, обезумевшие звери в бегстве сбросили бы их в море. Но, едва погрузившись в воду, они тотчас вновь выставили усатые головы: на льду остались плачущие малыши. Некоторые матери, опираясь на лёд ластами, казалось, готовы были броситься на защиту детей. Но промысленники уже не думали о них: торопливо привязывали на санки убитых, тревожно поглядывая на край неба, на который молча показывал Алексей. Погода быстро переменилась. Солнце исчезло в тяжёлой туче, с моря донёсся зловещий гул и грохот.
— Не пришлось бы нам добычу покинуть, самим от беды оберегаться, — проговорил Степан и туже завязал ремешок капюшона. Каждый с трудом тянул тяжело гружёные санки, торопился.
Гул с моря усилился, где-то вдали уже лёд начал трещать и ломаться, тёмные грозные тучи сплошь затянули небо. Но идти пришлось недолго: треск, страшный толчок — и промысленники едва удержались на ногах: край толстого ледяного припая, на котором они стояли, отломился так легко, точно откололи ножом кусок сахара, и быстро отдалялся от берега.